Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река

— Разрешите выполнять, товарищ полковник.

— Выполняйте, — даже не взглянув на него, ответил комдив.

Шаронов стоял поодаль, смотрел то на Коломыченко, то на Канашова. Он обратил внимание на то, что комдив, не отрываясь, глядел туда, где петля реки образовала горловину. Там оборонялся один из батальонов полка Коломыченко, поддерживаемый одной батареей семидесятишестимиллиметровых дивизионных орудий.

Немецкие танки яростно атаковывали горловину, пытаясь смять наши подразделения, сбросить их в реку. Они хотели с ходу навести понтоны и форсировать Дон по кратчайшей прямой. В отличие от левого крутого берега, заросшего деревьями, правый, где оборонялись наши войска, имел удобные пологие спуски. Туда и устремились немецкие танки.

Но вот они, наконец, прорвали оборону в горловине. Шаронов наблюдал, как на лице Канашова появилась едва заметная улыбка и тотчас же исчезла, и оно стало таким же хмурым и непроницаемым. «Чему он улыбается?»

— Неужели, Михаил Алексеевич, ты надеешься, что две наши батареи, поставленные на прямую наводку, способны задержать такие крупные силы немцев?

Едва успел Шаронов сказать это, как увидел, что одновременно задымились первые три подбитых немецких танка. Канашов продолжал смотреть и улыбаться.

— Сейчас, сейчас поглядишь, — сказал он, — пусть втянется их побольше в этот мешок, тут им покажут кузькину мать.

— Да что ты, Михаил Алексеевич? Разве…

Он не договорил. Немецкие танки подмяли одно наше орудие, продолжавшее вести неравный огневой поединок, затем другое, третье. И вот уже волна за волной танки врага вливаются в узкую горловину излучины Дона.

Канашов глядел уверенно на Шаронова. Он поднял кверху ракетницу и дал сигнал — ракету черного дыма. И тотчас с одной стороны излучины донскую степь огласил раскатистый гром, и деревья заволоклись серым дымом, низко стелющимся над водой. Это били наши орудия из засады, молчавшие и выжидающие до поры до времени, били прямой наводкой. Два, три, пять немецких танков горели, остальные пятились отстреливаясь. Они отходили, мешая друг другу, и скучились, пытаясь поскорее проскочить горловину.

Канашов дал сигнал еще двумя ракетами черного дыма. И вот уже с тыла по немецким танкам открыли огонь наши орудия, расстреливая их в упор с противоположного берега Дона. Немцы попали под перекрестный огонь нашей артиллерии, расставленной по обоим берегам излучины, поросшей лесом и кустарником. Пламя бушевало и клокотало в излучине. Черный дым закрыл плотной стеной горизонт, и уже невозможно было видеть, что делалось на полуострове.

Сквозь грохот и шум боя Шаронов услышал голос Канашова:

— Это им не сорок первый год! Нас не возьмешь на арапа…

Шаронов понял, что комдив устроил для немецких танков огневую ловушку. Он поставил орудия на прямую наводку, пожертвовал двумя нашими батареями, но погубил несколько десятков вражеских танков и тем сорвал замысел немцев прорваться и форсировать Дон с ходу.

Немецкое командование догадалось, что русские заманили их в огневую петлю, и вскоре над излучиной Дона появились стаи фашистских бомбардировщиков. Но бомбить они не могли. Дым властвовал повсюду, и «юнкерсы» боялись, как бы их удар не пришелся по своим танкам. Канашов вызвал по рации командира артиллерийского дивизиона.

— Молодец, «восьмидесятый»! Сколько подбили? Двадцать три? Тридцать три?! Отлично справились с задачей. Представляю вас к ордену Красного Знамени, Снимайтесь с позиции поорудийно и выходите в район, ранее намеченный для сбора.

Шаронов с восхищением глядел на комдива. Радостное чувство охватило комиссара. Ему хотелось подойти и крепко обнять Канашова. «Только сейчас я понял его как командира. Вот она в чем, сила командирского характера».

В водовороте сражения Канашов в отличие от многих не поддавался случайным настроениям и малозначительным фактам. Он не только умел отбирать и взвешивать все то, что играло решающую роль в происходящих событиях, но и последовательно направлял действия руководимых им войск по заранее намеченному плану. Делал он это по-хозяйски расчетливо, спокойно и так уверенно, что все окружавшие его подчиненные невольно проникались этой уверенностью, а потерявшие в панике головы быстро приходили в себя. И, думая обо всем этом, Шаронов невольно ловил себя на мысли, что ему хотелось подражать комдиву.

«Да, — сказал он сам себе, — только таким твердым и решительным и должен быть командир в бою».

И то, что иногда до этого казалось Шаронову внешней позой, манерничанием, желанием прихвастнуть перед подчиненными, теперь не вызывало у него никаких иных толков, кроме одной завладевшей им мысли. Все черты характера, присущие Канашову как человеку большой силы воли, органически слились с его профессией командира. Вот почему его приказы так действовали на подчиненных, вызывая у них одно стремление — выполнить их во что бы то ни стало.

Знакомясь с делами, подготовленными прокурором, Канашов усомнился:

— На расстрел? — поднял он голову, — Кого? За что? — Он бросил карандаш, отодвинув резко в сторону бумаги и карту, и стал читать дело Ивана Шашина.

Читал он медленно, листал страницы и снова возвращался к прочитанному. Шаронов озабоченно ждал, что скажет комдив. «Может, мне доложить свое мнение? Или лучше это сделать, когда он все просмотрит? Пожалуй, Щашину можно было и смягчить меру наказания. Послать в штрафбат. А тех двоих комдив наверняка прикажет расстрелять как трусов и дезертиров…»

Канашов прокашлялся, поглядел вопросительно на комиссара и отрицательно покачал головой:

— Не подпишу на Шашина…

И Шаронов облегченно вздохнул. «Значит, совпало наше мнение…»

— Нашел кого расстреливать прокурор, — сказал комдив. — Отец Шашина погиб в гражданскую войну, защищая советскую власть. Мать как колхозную активистку из-за угла кулаки убили. Беспризорником рос парень. Да и сейчас еще мальчишка сопливый… — Канашов раскрыл дело. — Ему девятнадцатый год пошел. Он еще и жизни не видел и сразу в пекло войны попал. Федор Федорович, ты узнай лучше, почему его до сих пор не наградили за танк с эмблемой тигра. Или в это наш прокурор вмешался?

Канашов поднял трубку, позвонил прокурору дивизии.

— Вы бросьте заниматься подтасовкой. Нечего меня выставлять свидетелем в деле Шашина. Никаких он мне провокационных вопросов не задавал во время отступления. Вам понятно?

Закончив разговор, Канашов стал просматривать следующее дело.

— Не согласен, — сказал он и отложил его вместе с делом Шашина.