Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

— Помоги, Михаил Алексеевич. Этот твой помощник по снабжению — чтоб ему ни дна ни покрышки! — под продовольствие машины дает, а для тяжелораненых — нет. «Вывози, — говорит, — своими». А у меня только что автомашину с медикаментами разбило прямым попаданием. Начальника аптеки и шофера — в куски.

Канашов тут же позвонил своему помощнику по телефону:

— Вы что там бузите? Немедленно вывезти раненых и доложить мне. Ничего не хочу слышать. Вывезите раненых, а потом все остальное.

И, взглянув на Заморенкова, слегка улыбнулся.

— Присядь на минутку. У меня большая радость… Наташа окончила курсы и прибыла служить в медсанбат дивизии. Правда, мы еще с ней не виделись. Горячее время. Да ты чего не садишься? Присядь, присядь, Яков Федотович!

На полном лице Заморенкова появилась виноватая улыбка.

— Нельзя мне, Михаил Алексеевич. Осколки у меня там, сзади. Некогда мне с ними возиться. Сначала надо эвакуировать тяжелораненых.

— Не будешь в другой раз спину врагу показывать. Мне рассказывали злые языки, как ты бежал без оглядки от минометного обстрела. Уж лучше юркнул бы в яму и лежал. От осколков и от пуль не убежишь.

— Не потому бежал — за медикаменты боялся. Машину шофер, балда, бросил на дороге, а ведь рядом глиняный карьер был. Не догадался ее туда спрятать. Тут и начали за мной охотиться немецкие минометчики. Пришлось тикать от них.

— Но ты благодари судьбу: легко отделался. Канашов тут же позвонил в санроту и приказал старшему военфельдшеру:

— Как только врач Заморенков эвакуирует тяжелораненых, оказать ему медицинскую помощь и доложить мне.

— Так как же дело с наградой Миронова? — снова спросил Канашов.

Чепрак опять порылся, в планшете и положил перед Канашовым наградной лист. Поперек листа была наложена резолюция красным карандашом: «Представить подтвердительный материал. Отказать». И внизу заковыристая неразборчивая подпись.

Канашов рассердился.

«Конечно, сидит там, за сто километров от фронта, какая-то чернильная душа и требует, а что — и сама не знает, А я-то, грешный, — схватился за голову Канашов, — думал, ну хоть на войне бюрократов не будет».

Вошел подполковник Муцынов. Чепрак, забрав бумаги, оставил их вдвоем.

— Здравствуй, Канашов! А я к тебе за помощью. Выручи, голубчик: мои хозяйственники опять оставили полк без продовольствия.

— Поделюсь, чем богат, Захар Емельянович…

— Эх-хе-хе! — вздохнул Муцынов. — Сейчас нагоняй от Русачева получил.

— За что?

— «Никто, — говорит, — к тебе в полк не хочет идти служить. К Буинцеву идут, к Канашову идут, а к тебе не хотят. Объясни — почему?» А я и сам не понимаю. Ты вот скажи мне, Михаил Алексеевич, что у тебя люди, из другого теста? Ведь под Минском из одного запасного полка их получали.

Канашов, прищурившись, улыбнулся.

— Конечно, лучше.

— Это почему же?

— Стойкости у них побольше. Неудобно как-то о себе говорить, но, если откровенно сказать, то злее они у меня дерутся. За землю крепко держатся, уцепятся, как репьи за собачий хвост, и ничем их не возьмешь, пока пулей или осколком не сразит… А почему так? Умную мысль подсказал мне вовремя Бурунов: надо заставить бойцов и командиров больше ценить их жизнь и не допускать таких настроений: мол, все равно погибнем.

— Так ты что же думаешь, — моим жизнь не дорога?

— Нет, не думаю… Когда Бурунов сказал мне об этом, я его демагогом назвал. Легко учить: надо сделать так. А как это сделать? Вот тут-то он и помог. «Жизнь солдата, — сказал он, — по-умному беречь надо. От пули-дуры или осколка шального не спрячешься, не убережешься и тем более не убежишь. Бежит он от нее сдуру и думает: спасусь, а осколок клюнул его и свалил».

Канашов закрутил папиросу, потом продолжал:

— Не в обиду тебе будет сказано, Захар Емельянович, больно на ноги они у тебя резвы. Отсюда и потери лишние. А заройся они в землю, держись за нее зубами — поверь, куда меньше потерь будет. Скажу тебе откровенно: нам кажется, когда мы на марше отходим, оторвавшись от немца, то потерь меньше, чем в обороне. Неверно это! Я от Минска такой учет стал нести. И оказывается, в обороне я меньше потерял, чем при отходе на марше: то авиация тебя накроет, то, глядишь, танки прорвались и давят. А в обороне, если зароешься в землю, трудно ему всех перебить. Не по каждому он человеку снарядом бьет и не каждым в цель попадает.

Муцынов сидел задумчиво, подперев голову руками.

— Хозяин дома? — послышался грубоватый басок Поморцева. — Разрешите? А, ты здесь не один, Михаил Алексеевич? Здравствуйте, товарищи. Может, помешал, прошу извинить.

— Время обеденное, — сказал Канашов, увидав в дверях ординарца с котелками. — Вы хорошо ориентируетесь, когда приходить надо. Присаживайтесь, обедать в компании веселей.

— Спасибо, я пойду, — встал Муцынов. — У меня весь полк голодный. Благодарю, Михаил Алексеевич, и за выручку и за совет.

Он ушел, а Канашов и Поморцев сели обедать.

— Завидно растете вы, Константин Васильевич. Расстались мы с вами, были вроде равными по чину, а теперь вы уже мой начальник.

— Неужели и ты из завистливых? Раньше что-то я за тобой этого не замечал. Да в не век же мне над тобой начальствовать, Михаил Алексеевич, — улыбался Поморцев.

Кусок мяса, который он попытался достать из щей, сорвался и утонул.

— Вот не везет человеку: один раз большой кусок попался и тот сорвался. Хорошие у тебя повара! Щи, ну, точно дома приготовленные. А я, признаться, заскучал по горячей пище: ведь все больше всухомятку живем.

— Повара у меня в полку завидные. Бурунов об этом постарался: двух шеф-поваров где-то отыскал.

— А не обижаешь ли ты, случаем, комиссара своего? — вдруг неожиданно спросил Поморцев. — Ты ведь мужик с характером. Тебе не перечь…

— Неужели жаловался? — спросил Канашов.

— Бурунов не жаловался. А вот с Русачевым у вас натянутые отношения.

— Тут уж давние симпатии. Личные, так сказать…

— И личные и, я бы добавил, лишние. Главное — это делу мешает.

Они доели борщ. Поморцев перевернул котелок и постучал ложкой в дно.

— Понял, что это? Гость добавки требует, — подмигнул Канашов ординарцу. Тот вскоре возвратился с пустым котелком.

— Товарищ подполковник, повар не дает больше щей. Говорит, запретил ему комиссар. Пока не накормит всех по первому кругу, добавки нельзя давать.

— Ты видишь, Константин Васильевич, какие порядки завел твой Бурунов? Командира полка и того в черном теле держит, — шутливо пожаловался Канашов и подсказал ординарцу: — А ты скажи ему, что я не один… У меня комиссар дивизии в гостях…

— Из-за чего вы опять вчера столкнулись? — спокойно спросил Поморцев.

— Видишь, Константин Васильевич, по-разному мы на вещи смотрим. К примеру, он в современных условиях ведения войны признает только один способ военных действий — жесткую, упорную оборону. Но оборона, как известно, кроме упорства, должна быть и активной. И комдив, заметь, не отрицает этого — ведь так и в уставе сказано. А вот когда я говорю ему, что эта активность должна проявляться не только в таких масштабах, как фронт и армия, но и в батальоне, полку, дивизии и прежде всего в умелом использовании местности, устройстве засад, в нанесении контратак, он категорически возражает, называет это тактикой распыления сил, тактикой булавочных уколов слону. А я не могу с ним согласиться, потому что все это я на практике проверил. За полмесяца истребительные группы моего полка и подвижный отряд уничтожили в засаде четырнадцать танков и три автомашины. А весь полк в обороне за это же время уничтожил только одиннадцать танков. Вот ты и сравни, учитывая при этом, что в полку более половины из одиннадцати танков было подбито нашей артиллерией. Как по-твоему — кто прав?