Владимир Воробьёв - Я не придумал ничего [Рассказы для детей и взрослых]

А иногда мы с ней и в больших стрельбах участвовали. Первый раз, помню, это было, когда я только что явился сюда. Ко мне вдруг подбежало человек пять сразу и давай распоряжаться. Подтащили поближе мои ящики со снарядами, открыли, помогли протереть снаряды тряпками с маслом. Мне было приказано подавать.

Там, впереди, из кубанских плавней, не раз выходила наша пехота, да вот беда: не могла закрепиться, утюжили ее немецкие танки… Сейчас она снова пойдет вперед, но будет встречена автоматным и пулеметным огнем. Значит, дело за нами!

И вот по сигналу артиллерийский полк обрушил на фашистов гром. Огненный вал, ревущий и грохочущий, покатился перед нашей пехотой, сея ужас и смерть, прижимая врага к земле, не давая ему поднять головы. Но это еще качало! Потом туда ворвется пехота, неся возмездие на штыках.

Вокруг меня сейчас кипит адова работа. Ревом ревет пушка, изрыгая пламя. Сплошной лентой из рук в руки текут снаряды к орудийному затвору. Молниеносно, как фокусник, мановением ладони заряжающий толкает и толкает их в казенник. Я, оглушенный, потный, счастливый, весь перепачканный копотью, бесом верчусь, отгребаю из-под ног солдат горы стреляных гильз, подаю и подаю снаряды.

— Скор-рей! — свирепо рявкнул на меня заряжающий, выпучив бешеные глаза, когда я было засмотрелся на его работу.

А медлить и впрямь нельзя. Эдак можно и по своим…

И вдруг разом все смолкло. Солдаты внимательно, не сходя с мест, прислушались. Колеблется струями воздух над раскаленным стволом. Там, в полутора километрах от нас, в порядках пехоты изредка потрескивают ружейные выстрелы. Артиллерия немцев молчит. По лицам ребят я понял: дали как надо, если молчат!

Потом мы расселись на станине орудия, задымили. Только я все никак не мог прийти в себя, незаметно для всех, мелко-мелко дрожал от возбуждения и то одним, то другим рукавом вытирал пот.

Теперь я не принимаю участия в больших стрельбах, только день и ночь, день и ночь извожу врага методическим огнем. И ведь что-то, наверное, иногда, пусть нечаянно, удавалось мне и еще! Ведь недаром фашисты однажды еще и самолет прислали, чтобы стереть с лица земли бессмертную пушчонку. «Юнкерс» неслышно, с выключенными моторами, низко летел, оставляя за собой ветряной шелест с посвистом, стелил по земле серую тень летящего креста, потом вдруг возник над орудием, сбросил тяжелую бомбу, рубанул из всех пулеметов, взрычал и взмыл, растворясь в синеве.

А как-то прямо средь бела дня приехали и развернулись рядом никогда еще мной не виданные «катюши». Вот сняты чехлы, и на платформах грузовиков оказались… короткие рельсы какие-то, штук по семь в ряду, на них двухметровые стального цвета «сигары»… Бесшумно, или мне так показалось, «сигары» одна за другой слетели с рельс и устремились, исчезая из глаз… И вздрогнула земля.

Я выбежал перед своей пушкой, приседая, хлопая ладонями о колени в восторге, неистово радуясь неслыханной мощи. Если тут, под моими ногами, трясется земля, что делается сейчас там, у них!

Отстрелялись «катюши», подняли клубы пыли до самого неба, развернулись и уехали. А я представил себе, что сейчас, сию минуту, будет твориться здесь. И не ошибся… И опять уцелел.

Хлопотно стрелять ночью. Каждый раз я должен отбежать от орудия метров на тридцать, включить фонарик, укрепленный на черенке кирки, воткнутой в землю, потом подбежать к пушке и навести прицел таким образом, чтобы светящаяся ночная точка наводки оказалась как раз в перекрестии, потом снова побежать, выключить фонарик и вернуться. Прицел от выстрела собьется — и все начинай сначала. А ведь еще и поспать нельзя, второй месяц пошел, как вскакиваю я в тоске и тревоге, боясь проспать больше часа с минутами, положенные мне командиром…

И вот тут, с досады, у меня мелькнула идея! Я на ноги вскочил, помыкался туда-сюда, потянулся с хрустом, зевнул всей пастью по-собачьи и рассмеялся даже. «Просто-то как! Ай да Володька!» — хвалил я себя напропалую. И подмигнул сам себе: знай, мол, наших! Я тут все один да один… Вот и привык разговаривать сам с собой.

Насилу дождался утра, чтобы побежать с котелком к дамбе, где стояла полевая кухня, получить свою «пайку» — половник рисовой каши, которой нас упорно кормил кашевар. Но главное — я, помнится, видел тут моток спутанной красной проволоки, наверное, брошенной фрицами. Поистине, если везет, так везет во всем! Нашелся и старый фонарик с окончательно севшим аккумулятором.

Победно покончив с кашей, я принялся распутывать провод. Он, к легкой досаде моей, оказался одножильным, и пришлось поэтому протянуть к кирке два провода. Там я их подсоединил к фонарику, а здесь, на щите орудия, прикрепил найденный: ведь мне в нем только включатель и нужен был. Готово! Щелкнул выключателем — там, на кирке, зажегся фонарик, я навел на него перекрестие и — щелк! — выключил. «И никакой теперь беготни!» — мысленно воскликнул я, торжествуя и радуясь.

Старшему лейтенанту, когда он пришел, я все показал, он ушагал не спеша, как всегда, не промолвив ни единого слова, серолицый, твердогубый, суровый мой командир.

Вскоре влетел в меня осколок снаряда. А все из-за рисовой каши! Побежал ранним утром за ней, а тут артналет… Потом тишина. Встал. «Может, камешком это?» Только вот уши здорово заложило. И ноги ватные. Пилотка где-то черт-те где! Из рукава потекла горячая красная струйка…

Смотрю: рядом, будто только этого и ждала, — наш санинструктор, симпатичная девушка в погончиках старшины.

И старший лейтенант прибежал. Девушка ловко вспорола мне рукав гимнастерки до самой шеи и рубашку сбоку. Ловко все это раздернула, наложила на плечо повязку, еще перебинтовала. Потом подвесила руку на бинт через шею, потом что-то нитками прихватила — раз-раз! Сразу видно, ас в своем деле!

А старшего лейтенанта я прямо не узнавал. Присел на станину, красный вроде от смущения, поглядывает на меня. Улыбается?! Или рад, что живой я? Он поднял пилотку: я топтался на ней, оказывается.

Ну, а я радовался откровенно, беззастенчиво, до неприличия. Больше всего тому, что живой и что уйду сейчас отсюда, где так страшно, так одиноко мне. Хоть сколько-нибудь, хоть, пока в госпитале, не буду ждать неотступно, когда меня разнесет на куски. И даже не подумал я тогда, что теперь кто-то другой встанет тут вместо меня.

Мне что-то говорили, а я не слышал и не понимал. Прокричали в ухо: бричку мне предлагали. Я покачал башкой и торопливо, слишком торопливо наверное, зашагал в медсанбат. Тропинка шла к нему через невысокий лесок и заросли прибрежного ивняка. И как удивился я, как обрадовался, когда, отойдя лишь на сотню-другую шагов, увидел уже не нашу батарею и… от каждого орудия здесь тянутся два провода к фонарику ночной точки наводки! Вот это да! Старший не зажилил мое «открытие», поделился с соседями.