Мариэтта Шагинян - Месс-Менд, или Янки в Петрограде [Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVIII]

Здесь было все, что только растет на земле, начиная с исландского моха и кончая кокосовым орехом. Бэр приказал поднести доктору на хрустальных тарелочках все образцы своего фруктового царства, а доктор в свою очередь велел раскупорить привезенные бутылочки.

Спустя два часа доктор Лепсиус и Бэр перешли на «ты».

— Я женю тебя, — говорил Бэр, обнимая Лепсиуса за талию и целуя его в металлические пуговицы, — ты хороший человек. Я женю тебя на гранатовой груше.

— Не надо, — отвечал Лепсиус, вытирая слезы, — ты любишь профессора Хизертона! Жени лучше Хизертона!

— Кто тебе сказал? К чорту Хизертона! Не омрачай настроения, пей! Я женю тебя на ананасной тыкве!

Приятели снова обнялись и поцеловались. Но Лепсиус не мог скрыть слез, ручьем струившихся по его лицу. Тщетно новый друг собственноручно вытирал их ему папиросными бумажками, тщетно уговаривал его не плакать, доктор Лепсиус был безутешен. При виде такого отчаяния фруктовщик Бэр в неистовстве содрал с себя бинт и поклялся покончить самоубийством.

— Нне будду! — пролепетал доктор, удерживая слезы. — Не буду! Дорогой, старый дружище, обними меня. Скажи, что ты наденешь бинт. Скажи, что проклятый Хизертон… уйдет в пещще-ру!

— Подходящее место! — мрачно прорычал фруктовщик, прижимая к себе Лепсиуса. — Суди сам, куда еще спрятаться человеку, которр…

Он икнул, опустил голову на стол и закрыл глаза.

— Бэрочка! — теребил его Лепсиус. — Продолжай! Умоляю! Который — что?

— У которр… у которрого… туловище… — пробормотал фруктовщик и на этот раз захрапел как паровой котел.

Опьянение соскочило с доктора Лепсиуса, как не бывало. Он в бешенстве толкнул толстяка, разбил пустую бутылку и выбежал из оранжереи на воздух, сжимая кулаки.

— Ну погоди же, погоди же, погоди же! — бормотал он свирепо. — Я узнаю, почему ты переодевался! Почему ты шлялся ко мне, беспокоясь о судьбе раздавленного моряка! Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя на руке эти суставы, суставы, суставчики, — чорт меня побери, если они не отвечают всем собранным мною симптомам!

— Вы слышали, что произошло на бирже?

— Нет, а что?

— Бегите, покупайте червонцы! Джэк Кресслинг стоит за соглашение с Россией!

— Кресслинг? Вы спятили, быть не может!

Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.

В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джэк Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:

— Вы дадите телеграмму об этом по всей линии. Гарвардский университет должен составить резолюцию. Общество распространении безобидных знаний — также. От имени негров необходимо организовать демонстрацию. Украсьте некоторые дома, предположим через каждые десять, траурными флагами.

— Позвольте, сэр, — почтительно перебил секретарь, — я не совсем вас понял, вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?

Кресслинг поднял брови и презрительно оглядел его:

— Я провел на бирже торговое соглашение. Америка должна одеться в траур.

— Ага, — глубокомысленно произнес секретарь, покраснев как рак. В глубине души он ничего не понимал.

— Но часть интеллигенции, заметьте себе — часть, выразит свое удовлетворение. Она откроет подписку на поднесение ценного подарка вождям Советской Республики. Вы первый подпишетесь на тысячу долларов…

Секретарь Конгресса заерзал в кресле.

— Вздор, — сурово сказал Кресслинг, вынимая из кармана чековую книжку и бросая ее на стол, — проставьте здесь необходимые цифры, я подписался на каждом чеке. Подарок уже готов. Это часы — символ труда и экономии. Озаботьтесь составлением письма с родственными чувствами, вставьте цитаты из Эммерсона и профессора Когана. Подарок должен быть послан от имени сочувствующих и поднесен через члена компартии, отправленного в Россию. Довольно, я утомился.

Секретарь выкатился из комнаты весь в поту. Ему нужно было снестись с Вашингтоном. В полном отчаянии он бросился с лестницы, гудевшей как улей. Большая зала биржи была набита битком. Черная доска то и дело вытиралась губкой. Цифры росли. Маленький человек с мелом в руке наносил на доску новые и новые кружочки. Правые эсеры честно предупредили Джэка Кресслинга, что готовят на него террористическое покушение в пять часов дня у левого подъезда биржи.

Виновник всей этой паники докурил сигару, встал и медленно спустился с лестницы. Внизу, в вестибюле, его ждали две борзых собаки и ящик с крокодилами. Он потрепал своих любимцев, взглянул на часы — без пяти пять — и кивнул головой лакею. Тот поднял брови и кивнул швейцару. Швейцар бросился на улицу и закричал громовым голосом:

— Машина для собак мистера Кресслинга!

К подъезду мягко подкатил лакированный итальянский автомобиль, обитый внутри лиловым шелком. Лакей приподнял за ошейник собак, они уселись на сиденьи, и шофер тронул рычаг.

— Машина для крокодилов мистера Кресслинга!

Тотчас же вслед за первым автомобилем к подъезду подкатил другой в виде щегольской каретки с центральным внутренним отоплением и бананами в кадках. Лакей со швейцаром внесли в него ящик с крокодилами, и автомобиль отбыл вслед за первым.

— Кобыла мистера Кресслинга!

Лучший конь Америки, знаменитая Эсмеральда, с белым пятном на груди, кусая мундштук и косясь карим глазом, протанцевала к подъезду, вырываясь из рук жокея. Шепот восхищения вырвался у публики. Даже биржевые маклера забыли на минуту о своих делах. Полисмен, чистильщик сапог, газетчик, продавец папирос обступили подъезд, гогоча от восторга. Раздался треск киноаппарата.

В углублении между двумя нишами мрачного вида человек в мексиканском сомбреро и длинном черном плаще, перекинутом через плечо, сардонически скривил губы.

— Бутафория! — пробормотал он с ненавистью. — Я не могу жертвовать нашу последнюю бомбу на подобного шарлатана.

И завернувшись в складки плаща, он тряхнул длинными прядями волос, сунул бомбу обратно в карман и мрачно удалился к остановке омнибуса, где ему пришлось выдержать множество любопытных взглядов, прежде чем он дождался вагона.

А Джэк Кресслинг лениво сунул ногу в стремя, оглянулся вокруг в ожидании бомбометателя, пожал плечами, и через секунду его статная фигура покоилась в седле, как отлитая из бронзы, а укрощенная Эсмерадьда понеслась по Бродвей-стрит, мягко касаясь асфальта золотыми подковами.