Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

— Подожди, Анфиса! — Алик удержал меня за руку. — Не будем ругаться. Садись, спокойно обсудим все. Но ты не права. Деньги не мамины, а мои собственные. И я имею право их тратить.

— Где ты взял деньги? Ты у меня занимал пять рублей. Уже забыл?

— А ведь я в самом деле забыл отдать тебе долг. — Алик растерянно вздохнул. — Я могу отдать тебе даже с процентами. — Вытащил из кармана скомканные бумажки и протянул мне: — Изволь получить долг. Может быть, тебе одолжить? Сколько надо?

— Где ты достал деньги? — испуганно спросила я.

— Я сказал, что ты маленькая… Придумала завод, токари, рабочая Аникушкина… Слышала про фарт?.. Где золото роют в горах, — он запел и хитро улыбнулся.

— А по правде, в самом деле, где ты взял деньги?

Подошла официантка. На поднятой руке она держала большой поднос, прикрывшись им, как зонтиком. Я заметила пузатый графинчик и бутылку.

— Пристала… Скажу, скажу. Давай лучше выпьем за наш союз. Всегда вместе, на всю жизнь!

Я не могла злиться на Алика.

— Всегда вместе, на всю жизнь! — повторила я, вдумываясь в его слова. — Быть товарищами и говорить друг другу всегда правду. Согласен?

— Хорошо, будем товарищами. За наш союз… Всегда вместе, на всю жизнь! — тихо сказал Алик, смотря в упор темными блестящими глазами.

— Всегда вместе, на всю жизнь! — я подняла маленькую рюмку.

Коньяк обжег рот. Алик засмеялся и протянул дольку лимона в толстой шубе из сахарной пудры. Приятная теплота согрела меня, и я счастливо улыбнулась.

Мы снова чокнулись. Громко ударили рюмками. Мне нравилось чокаться и слушать певучую музыку звенящего стекла. Я опьянела. Несла какую-то несусветную чепуху.

— Алик, видишь рюмку, ее сделал рабочий-стеклодув! Понял? И стол, стулья — работа столяра. Посмотри на камин — его сложил печник! — В эту минуту я поняла, что всегда любила вложенный в каждую вещь труд, любила ту умственную работу, в которой участвовал другой человек — великий умелец.

— Понял. Слава рабочему классу! — Алик сжал мою руку. — Довольна?

— Да, папа мой был рабочим, и ты, пожалуйста, не обижай рабочий класс. Ведь он — основа всех основ. Идем домой, я спать хочу! Забыл, мама работает у меня на «Прядилке».

Скоро мы оказались перед нашим домом. В полутемной подворотне гулял холодный ветер, переметая бумажки. Я взглянула на Алика. Он давно молчал, о чем-то сосредоточенно думал. Мне показалось, что он начал слушаться меня. Поверила, что сумела его уговорить и он решил идти со мной работать на завод. Ведь вместе поклялись: «Всегда вместе, на всю жизнь». Мечты унесли меня далеко-далеко, и я расфантазировалась. Представила, как мы с Аликом после работы собираемся в вечерний институт, куда поступили по совету Васи Кукушкина, в знаменитый станкоинструментальный.

Мы молча вошли в подъезд. Начали отсчитывать ступеньки.

— О чем задумался? — прервала я долгое молчание и протянула руку к звонку.

— Анфиса, подожди. Я не сказал тебе самого главного. — Алик потащил меня вниз по лестнице. — Все поймешь. Я тебя не отпущу, слышишь. — Он крепко обнял, пытался поцеловать.

Я вырвалась. Поправила сбившуюся пуховую шапочку.

— Хочешь, я пойду на завод? Ты меня любишь, это самое главное. Хочешь, я сейчас закричу: «Я люблю Фисану! Я люблю Анфису!». Разбужу всех жильцов!

Я ладошкой зажала рот Алику. Он на самом деле мог всполошить соседей. Моя рука скользнула по лицу и очутилась на шее Алика. Я прижалась к нему. Алик крепко поцеловал. Он распахнул мое пальто. Никогда он не был таким горячим. Его руки то крепко сжимали, как тиски, то заботливо гладили. На воротничке кофточки затрещала пуговичка, и его рука скользнула по груди.

— Ты с ума сошел? — испуганно сказала я и оттолкнула Алика.

Внизу хлопнула парадная дверь. Алик пытался меня удержать, но я вырвалась и убежала домой…

А поезд между тем набирал скорость. Все громче стучали колеса на стыках. За моей спиной рассаживались пассажиры, гремели верхними полками, чемоданами. Я смотрела на бегущие за окном вагона городские огни. Вглядывалась в темноту, стараясь заметить, где кончается город, проходит его граница. Судьбе угодно было провести и через мою жизнь такую же черту. По одну сторону останется Москва со всеми радостями, невзгодами и моими страданиями, а по другую — неизвестность. Новая жизнь для меня должна начаться на Севере, на сто десятом километре. Я спешу к этому километру, лечу туда, как ночная бабочка летит на яркий свет. Может быть, придется обжечь крылья или сгореть совсем, но я об этом не знаю и все равно лечу.

— Постель будете брать?

Я торопливо вытерла слезу, обернулась.

На меня выжидающе смотрела худенькая проводница в черном форменном кителе с железными пуговицами.

— Не знаю… подумаю.

— Девушка, устраивайтесь, ваша полка нижняя, — сказал высокий, широкоплечий человек. Черные кустистые брови полезли вверх, собирая гармошкой морщины на лбу. Открытый взгляд и мягкий голос говорили о его доброте. — Я не ошибся, ваша полка нижняя.

Наклонился, чтобы поднять чемодан, правая его нога неестественно задралась.

«Инвалид!» — подумала я, проникаясь к мужчине невольным состраданием. Вспомнила папу, его ранения. Торопливо посмотрела на соседа. Ему, наверное, лет пятьдесят. Но седые волосы и глубокие морщины на лице делали его старше.

— Занимайте мою полку.

— Спасибо, если так, — мужчина поставил в угол палку. На руке синел наколотый якорь. Попросил с улыбкой проводницу:

— Принесите две постели. Мне… и студентке.

— Мне?.. Не надо… Спасибо, — я почувствовала, что краснею.

— Разговорчики отставить. — Пассажир строго прикрикнул на меня. Лохматые брови приподнялись и стали похожи на вопросительные знаки. — Вместе будем ехать, время коротать!

Напротив меня сидели две женщины, как клинья, вбитые между стоящими на нижней полке чемоданами и сумками. На головах — одинаковые пуховые платки.

Женщины с любопытством поглядывали на меня и молчали. Я, в свою очередь, украдкой рассматривала их.

Молодая красивая блондинка с пухлыми детскими губами первая развязала платок. Ее примеру последовала соседка, пожилая женщина с седыми волосами. Потом, как по команде, женщины вынули круглые гребни и начали расчесывать длинные волосы.

— Далеко едешь? — спросила меня пожилая и замолчала, зажав губами шпильки. Ее маленькие колючие глазки ощупывали мой лыжный костюм. С таким же любопытством проверили мои ботинки, а потом добрались до туго набитого рюкзака.

— До сто десятого километра.

— Значит, едешь до Камня, — сказала молодая женщина. Она успела раньше пожилой справиться со своими волосами.

— До какого Камня? У меня билет до сто десятого километра. — Непонятное название испугало меня.