Сергей Покровский - На тюленьем промысле

— „Чего же мы теперь делать-то будем?" — сказал Андрей.

— Чего делать? Сушиться будем! Замочило совсем. Остудимся парато!..

Мальчики вытащили из карбаса доски, настлали их на лед. Поверх положили все оленьи постели, какие нашли в лодке. Вытащили из кормы свернутое овчинное одеяло, и разостлали его поверх постелей. Нашлись там в деревянном рундуке две малицы и два совика. Они сбросили с себя мокрую одежду и, натянув сухое, спрятались с головой под овчину. Скоро они перестали дрожать и стучать зубами. Приятная теплота начала разливаться по телу. И под свист бури и грохот близких бурунов мальчики уснули таким крепким и счастливым сном, каким, казалось, еще никогда не спали.

Они живы! Им тепло! Их не качает! Что может быть на свете лучше этого?!.

Зуйки спали этот день, ночь и половину следующего дня.

Андрей услышал, что кто-то толкает его в бок. Это Якунька стоял на коленях и старался разбудить его.

— „Ну что? Живы мы?“

— Живы-то живы: только вот унесло нас парато в голомя.

— „Где же мы теперь?"

— А кто знает? Далеко унесло: не видать ничего.

Андрей поднялся и внимательно осмотрелся кругом.

Соседнее ледяное поле опять оторвалось, и карбас их лежал на краю, дном к морю…

Куда не поглядишь, видно было только воду. В море кое-где белели отдельные льдины. Ветер ослаб, волнение утихло. Нигде нет берегов и в помине!

— За Моржовец угнало, надо быть, — соображал Якунька. Моржовец — это остров к северу от Горла.

Мальчики стали обдумывать свое положение.

Очень хорошо, что буря не потопила их! Но как же быть дальше?

Ни одного паруса не видно было вокруг. Если бы знать, где они находятся?

Если ветер не переменился, их должно было гнать по прежнему на север.

— „Якунька! Ведь унесет нас совсем! Что с нами будет-то?“

— Ничего, поплаваем! А там, может быть, карбас какой-нибудь попадется.

Молодость не верит в собственную смерть. Она думает только о жизни. Она думает о том, что впереди все будет хорошо.

Друзья только-что спаслись от смертельной опасности. Теперь радость заливала их целиком, несмотря ни на что.

Они хотели жить. Они будут жить, вот и все!

Андрей вынул из карбаса большой компас, поставил махавку на обломке мачты. Махавка попрежнему указывала южный ветер.

— Ну, там будь, что будет, а есть я хочу, как собака, — сказал Андрей.

Ребята достали сухарей и жадно стали уничтожать их. С голода они показались им вкусней всякого лакомства.

Хуже было с питьем. Бочку с пресной водой разбило и опрокинуло. Пришлось развести огонь и в котелке топить снег, собранный на льдине. К счастью, запас дров еще не был истрачен.

Подкрепившись, товарищи по несчастью решили осмотреть лодку и устроиться поудобнее с ночлегом. Один бок карбаса настолько пострадал, что нечего было и думать спускать его в море. Широкие щели зияли в разбитом борту.

Судно больше не годилось для плавания. Ребята решили его запрокинуть в виде навеса, на случай всякой непогоды. Для этого пришлось срубить остаток полусломанной мачты и, при помощи рычагов, завалить лодку еще более дном кверху. Один борт ее вплотную прилегал к льдине. Другой — был приподнят. Из высоких поленьев была устроена опора, которая поддерживала его на такой высоте, что под карбас можно было пролезть на коленях.

Под карбасом настлали пол из выломанных лавок и досок. По бокам разместили сундучки, мешки и сколько осталось тюленьих шкур. Большинство их посрывало бурей с бортов, или было срезано, когда карбас сдавило между льдинами.

Когда под этой новою крышей ребята разложили в порядке свой скарб, свои постели, ватные и овчинные одеяла, повесили на колышек Андрееву берданку, они были очень довольны тем, что устроили себе дом.

Они знали, что им придется жить в нем, быть может, очень долго.

Чтобы не дуло, привалили по краям груды снега. А перед входом повесили одно из ватных одеял, оставшихся им в наследство от товарищей.

— „Где-то они теперь? — говорил Андрей. — Им-то много хуже нашего! У нас и лодка, и постели, и сухари, и дрова. А вот им-то каково?!"

— Ничего, как нибудь обойдутся! — утешал Якунька. Он на все вещи хотел смотреть бодрыми глазами.

Следующий день они потратили на осмотр льдины и на то, чтобы повиднее поставить махавку. К обломку мачты прикрутили веревками самый длинный багор. Махавку нашли побольше, чтобы было заметнее издали. Теперь, ведь, это их самая первая надежда! Авось, кто-нибудь их увидит.

Мачту укрепили у самого карбаса, пристроив ее у кормы.

Когда красный флажок бойко заиграл в воздухе, ребята повеселели. Якунька хлопнул Андрея по спине и бросился от него наутек. Длинноногий Андрей помчался за ним, как ветер. Но не тут-то было! Якунька увертывался, как сверчок. Прыгал в сторону, прятался за торосами, кидался неожиданно наземь и заставлял долговязого товарища промахиваться, спотыкаться и даже раза два растянуться во весь немалый свой рост.

Для молодых робинзонов потянулись однообразные дни. Положение их было не только опасно, но, казалось бы, почти безнадежно. Но оба они и не думали унывать.

Нередко ради развлечения устраивали они беготню, играли „в салки“, — догоняли друг друга, или принимались лепить болванов из снега.

По целым часам лежали они на разостланных возле карбаса оленьих шкурах и смотрели вдаль. Погода раз'яснилась. Солнце ласково грело. Радостно сверкали разбросанные в море льдины, которые ярко выделялись на серо-голубом стекле морского простора. Было интересно следить за тем, как ледяные поля то сближались между собой, то вновь расходились. По ним можно было догадаться, что море полно разнообразных течений, которые прихотливо изменяли свое направление по трудно понятным причинам.

Андрей заметил также, что более высокие льдины и тороса двигались быстрее. Ветер подгонял их и заставлял опережать плоские и низкие поля.

Всякое море красиво. Своеобразную прелесть имеет и северное море, особенно, когда оно залито потоками весенних лучей. Плавающие льдины придавали ему много удивительной и спокойной красоты, от которой трудно было отвести глаза.

Несмотря на слабый ветер, все кругом было полно множеством тихих шумов и звуков, к которым невольно прислушивалось ухо.

Шумели волны, разбиваясь с брызгами о края льдины и всплескивая порой то сильней, то слабее. Шелестела тихо махавка на высоком шесте, трепеща от порывистой игры шалонника.

Где-то над морем рождались едва слышные голоса, которые потом начинали усиливаться и приближаться: вдруг налетала целая туча нырков — водяных птиц, которые с шумом, свистом, криками проносились над самой льдиной.