Сергей Покровский - На тюленьем промысле

Затянув веревку, поморы сделали на ней две петли. В петли просунули рядом два весла. Четыре человека взялись за концы весел, положили себе на плечи и понесли их таким образом к морю.

Здесь сверток не стали складывать в лодку, а привязали его за бортом у кормы.

После Андрей узнал, почему делают так.

Удачный промысел приносит артели несколько десятков, а то и сотню тюленьих шкур. Если бы их всех стали грузить в карбас, в нем не осталось бы места для людей. А за бортом они никому не мешают. Кроме того, холодная и соленая морская вода хорошо сохраняет шкуру и сало.

Почин, который сделал Семен, товарищи считали хорошим. „Заяц" встречается реже других беломорских тюленей, а выгоды от него больше. Одного сала дает он около пяти или шести пудов. Да и кожа его ценится дороже. Она и больше, и толще, и прочнее, чем у обыкновенного тюленя…

В следующие дни удалось добыть три или четыре шкуры той породы тюленей, которых зовут нерпой.

Один раз Семен сказал Андрею:

— Вот что, товарищ! Завтра пойдем-ка со мной. Пора тебе к делу приучаться! Заприметил я тут тройку „нерпей". Только к ним не с моря подходить надо. На гладком месте лежат, и возле отдушины. К ним со щитом подползать придется. Так ты у меня „зазывалой" будешь!

Андрей не знал, что такое зазывала. Якунька обещал пойти вместе.

Семен острым ножом распорол кожу тюленя

— Хитрости тут нет. Что я буду делать, то и ты!

Утром чуть свет стали собираться.

Семен одел поверх малицы длинную белую рубаху. В руки взял свою тяжелую шомпольную „пищаль". На пояс прицепил сумку с порохом, пыжами и свинцом. На шею, на крепком ремешке повесил свою верную „матку“.

Маткой поморы зовут компас, с которым никогда не расстаются на промыслах и охоте. Такой компас, грубой кустарной работы, в деревянной оправе обшивается, обыкновенно, самодельным кожаным чехлом. На ременной петле вешают его на грудь, как медальон.

Самое название „матка“ показывает, какое нежное чувство, питает помор к своей верной руководительнице — магнитной игле, на которую крепко надеется.

Уж она не выдаст! Уж она выведет, куда нужно, если потеряется путь!

Якуньке было поручено тащить пучок вешек, на случай, если придется поставить приметы.

Андрею на спину повесили мешок с хлебом и дали тот самый „щит“, который был необходим для того, чтобы подкрасться к тюленям.

„Щит“ — это деревянная доска, поставленная ребром на полозья. Ее обшивают белой оленьей шкурой. Она должна служить декорацией, за которой прячется охотник, когда, припав к земле, подползает к намеченной жертве.

Тронулись в путь молча. Впереди огромный Семен, за ним Якунька, сзади Андрей.

Итти было не очень легко. Лед в этом месте был на редкость неровен.

Постоянно попадались высокие тороса и стамухи. Приходилось их обходить. Чтобы не сбиться, Семен то-и-дело поглядывал на матку.

Дорога к тюленям оказалась гораздо труднее, чем можно было ожидать. Наконец они добрались до высокой ледяной гряды и стали перелезать ее. Вдруг Семен остановился и поднял кверху палец. Осторожно выглянули охотники из-за вершины. Перед ними открылось довольно ровное белое поле. В расстоянии не менее полуверсты видна была фигура тюленя. Он лежал, очевидно, около „продуха", потому что до моря было довольно далеко.

— Стойте здесь! — сказал Семен. — Ближе спугнуть можно! А я зайду с той стороны. Как увидите меня со щитом, так и завывайте. Ревите громче, сколько голосу хватит!

С этими словами Семен спустился назад с ледяной гряды и стал обходить тюленя под прикрытием всяких неровностей льда, таща за собой на веревке салазки со щитом.

Скоро он скрылся из глаз, а мальчики сели на снег и стали дожидаться. Наконец, справа из-за высокой стамухи показалась согнувшаяся фигура Семена. Он полз на четвереньках, толкая перед собой салазки и прикрываясь щитом от взоров тюленя.

Якунька тотчас вскочил на ноги, замахал руками и „заревел", т.-е. заголосил громким, но заунывным голосом…

— А-оо! А-оо! А-оо!..

Так начал он свое зазыванье.

Потом полились какие-то странные, но звучные слова на непонятном Андрею языке.

Слова эти складывались в размеренные строки.

Получалось что-то в роде монотонной песни. Она то усиливалась, то замирала, то обрывалась на минуту совсем, когда Якунька переводил дух и отдыхал от слишком громкого крика.

Андрей с удивлением посматривал то на Якуньку, то на тюленя. Тюлень был удивлен еще больше и высказывал все признаки самого большого любопытства. Он весь оборотился в сторону мальчиков, вертел головой, поднимался на передние ласты, вытягивал шею и даже, чтобы лучше видеть, взобрался на соседний бугорок. Скоро из ямки, на дне которой была отдушина, показались еще две нерпы. Они также выскочили на бугорки и смешно шевелили своими круглыми головами.

Якунька продолжал зазывать и без конца повторять свою однообразную песенку.

Вдруг он поперхнулся, закашлялся и с досадой сказал Андрею:

— Ты чего мне не помогаешь? Аль у тебя голоса нет?

— „Да я не пойму, чего ты там лопочешь. Я так не умею. Ты по-каковски это голосишь-то?“

— Да по-каковски? По-нашему, по-самоедски. Ну, слушай: я тебе по-вашему спою.

И он снова завел тот же заунывный мотив, приговаривая русские слова:

Андрею стало и весело, и смешно. И оба они принялись приплясывать и кричать в два голоса. Они уговаривали глупую нерпу, чтобы она лежала тихо и дожидалась, пока в нее прицелится охотник.

А Семен подползал все ближе и ближе. Когда его прикрывали бугры, он двигался быстрее. На открытом месте крался медленно и осторожно. Андрею казалось, что Семен сам похож на какого-то большого белого зверя.

Картина этого медленного приближения охотника странно волновала обоих мальчиков. Сердца их начинали стучать сильнее. Часто вместо того, чтобы кричать и отвлекать внимание нерпы, они останавливались и, затаив дух, следили за каждым движением Семена.

Вот он уж близко. Вот уже прилег за бугром. Вот понемногу выставляет свой щит. Вот целится.