Владимир Мирнев - На маленькой планете

Вскоре тропинка взяла круто, вверх, Тимка пошел напрямик. Все меньше и реже попадались скалы, горы стали плоскими и больше похожими на холмы. Когда Тимка бежал по склону вниз, у него прыгало в глазах; горы тоже прыгали, казалось, что они ожили и бегут вместе с ним; горы были похожи на каких-то допотопных чудищ, скачущих к горизонту, туда, где в серой дымке сходились небо и земля.

Все чаще встречались снежные наносы. Их нужно было обходить или идти через них, проваливаясь по пояс в снег. Вначале он обходил, зная, что это ловушки. Еще осенью выпавший снег таял, образуя выпуклую корку льда, а зимою выпадал глубокий снег, и весь тяжелый наст держался на этой хрупкой корке. Стоило ступить на такую ловушку, как рушился наст. Устав, Тимка брел прямо по снегу, не соблюдая никакой предосторожности. В зарослях дикой вишни спугнул рыжую лисицу. Она прямо взвилась из-под ног. Тимка от неожиданности упал. И сразу ему стало хорошо, не хотелось вставать, двигаться, в глазах что-то плыло, заволакивало туманом сознание, и он понял, как устал. Открыв глаза, увидел станцию, увидел паровозы и дым от них. Оставалось километров пять. Поднялся и пошел. Все было хорошо, только он вдруг перестал ощущать себя, свои ноги, руки, перестал контролировать свои движения, и хотя, как казалось, ему было хорошо, потому что совсем недалеко была станция и надежда, что Сашка останется жив и он сдержит слово, данное Кате, все же он еле шел. Сказывалась вчерашняя усталость, волнения, ночь без сна и сегодняшние мытарства. Он опять упал, поднялся и не мог понять, почему упал, стал оглядываться, будто кто-то его мог толкнуть. Никого не было. Одеревенели руки, затекли спина и шея, на глазах навертывалась пелена, и чем чаще это было, тем чаще выскальзывала из-под ног земля.

«Чуточку осталось, — говорил он себе с укором, — совсем чуточку».

Когда начинало плыть перед глазами, он останавливался и явственно ощущал, как кружится земля, как стремится выскользнуть из-под ног. Но когда Сашка стал хрипеть, задыхаться и ему показалось, что он умирает, Тимка пошел быстрее и даже побежал.

В больнице, в коридоре, он, поскользнувшись на мокром полу, упал. У него забрали Сашку, а самого положили на кушетку. Тимка забылся. Лежал с полчаса. В забытьи все время летел в какую-то пропасть, цеплялся за камни, срывался и снова летел, пока не проснулся. За столиком, рядом с собой, увидел доктора и еще кого-то. Все четверо сидели и о чем-то тихо говорили между собою.

— Где Катя? — первое, что спросил Тимка.

Один мужчина, тот, в ком Тимка сразу определил доктора, подошел к нему, сказал:

— Да, молодой человек, вам нужен отдых. Долгий физический отдых.

Доктор был очень высокий, очень сутулый и в массивных очках, которые он то и дело поправлял.

— Какой отдых? — удивился Тимка. — Она в горах. Я обещал прийти.

— Кто она? — спросил доктор и поправил очки.

— Мы вместе были. Она ногу сломала. Она одна в горах.

— Вот видите, — сказал доктор сидевшим. — Там еще одна девушка. У нее перелом. Одни несчастья. Боже ты мой. Придется машину послать. Кстати, — обратился он к худому мужчине в халате, — «санитарка» наша свободна?

— Да, так точно, свободна. Как прикажете?

— Какая «санитарка»? — удивился Тимка, ощущая страшную ломоту в ногах, и в спине, и в груди. — Туда только вертолет годный. В скалах же.

— Тогда с вами фельдшер пойдет, — сказал доктор. — Кстати, Николай Сергеевич, захватите, пожалуйста, жгут, столбнячную, спиртовочку не забудьте. Извините, — сказал он вежливо Тимке, — у нас сегодня четвертая операция.

Через полчаса Тимка с фельдшером вышли. День катился к закату. Нужно было торопиться. Тонкая палевость разлилась по небу, и воздух и снег подернулись прозрачной желтизною, и только небо в зените холодно позеленело. Колкая снежная пыльца струилась сверху и переливалась искорками, будто исполняла какой-то танец. Тихо было вокруг. Снег то желтел, то нежно и глубоко розовел, то вдруг серел воздух, и тогда он виделся иссиня-черным.

— Как хорошо! — сказал фельдшер. — Я, черт, ни разу в этом году на охоту так и не выбрался.

Фельдшер говорил, а Тимка молчал. У него с трудом, с хрустом в суставах, сгибались и разгибались ноги. Его раздражали ненужные, глупые разговоры. Особенно сейчас. Он то и дело отдыхал. Стараясь скрыть от фельдшера свою усталость, делал вид, что останавливается по нужде. Тимка хотел представить себе, что в этот момент делала Катя, но не мог: в голове появился шум. Тогда решил спросить у фельдшера, что с Сашкой, по тот опередил его.

— Он, ваш этот друг, которого вы спасли, живучий. От, черт, сделали укол, он пришел в себя и сразу спросил о какой-то Кате. Отличненький вы народ, так как думаете не о себе. А температура у него, черт побери, тоже почти нормальная. А давление — в пределах. От же черт! Феномен! Сразу видно. Я гляну на человека и сразу скажу, выживет или он не жилец. Я бы не выжил. А?

— Иди ты знаешь куда! — выругался Тимка и смолк. Ему было не только тяжело идти, но и говорить. Иногда он останавливался, чтобы вдохнуть поглубже, и снова торопился, ощущая, как тяжело ему стало дышать, как внутри что-то тяжелое и горячее надавило на грудь, подвело так снизу, что он никак не мог вздохнуть поглубже, хотя чувствовал, что ему не хватает воздуха.

«Туда и назад, — сказал себе Тимка. — Туда и назад я выдержу». И больше ни о чем не мог думать. Шел, а в голове вертелось: «туда и назад, туда и назад». И вертелось, и в глазах мутнело от этого «туда-назад», и в голове возник от этого какой-то противный жужжащий шум, от которого он стал плохо соображать. Чтобы отвлечься, Тимка намечал ориентир и говорил:

— Дойдем до той скалы, отдохнем.

Тимка обманывал себя и фельдшера. Уже темнело, и нужно было торопиться, а оставлять Катю одну на ночь Тимка не хотел: замерзнет, потому что хвороста, собранного им, на ночь не хватило бы. Он бы сел на время отдохнуть, но боялся, что если сядет, то вряд ли сможет подняться, убедил себя, что нельзя садиться, а ему на самом деле стало казаться, что достаточно сесть, как он провалится куда-то и не спасет Катю. Опасаясь, что фельдшер насильно усадит его, Тимка шел быстрее, торопился.

— Я устал, к чертовой матери, — говорил фельдшер. — Ты тоже, как мочало. Ты ненормальный. Давай сядем?

Фельдшер кашлял и упрекал Тимку в жестокости. Кашлял долго и оглушительно. От его кашля еще сильнее шумело у Тимки в голове, а Тимка не понимал, что это от кашля, оглядывался.

— Что такое? — спрашивал он, глядел по сторонам, видел иссиня-зеленое небо, низкие плоские горы. Ему казалось, что горы и небо стали совсем близкими, как-то надвинулись на него, наплыли, и удивлялся тому, что видел только небо, еще горы, и больше ничего. Вскоре совсем потемнело. И тут он впервые подумал, что не дойдет, что может, пожалуй, не дойти. Главную причину видел в том, что потемнело, а они идут недостаточно быстро и могут заблудиться. А если это так, Катя пропадет в горах, и он, Тимка, обещавший ей прийти, не придет.