Юрий Козлов - Новобранцы

Мне тоже приходилось дома заниматься готовкой, но, убей меня громом, я такого не достиг.

— Шамать хотите? Будет гуляш! — сказал Митька. «Нет? Тогда пошли в кают-компанию…

Кают-компанией называлась узкая комнатка, перегороженная вытертой плюшевой занавеской. Стены ее были завешаны картами. Конечно, не теми, которые надоели нам в школе, а настоящими морскими. С отметками глубин, опасных для судоходства мест, маяками, фарватера, ми. Одни названия чего стоили! Канин Нос. Маточкин Шар. Карские Ворота. На другом полотнище — мыс Фиолент, Арабатская стрелка, Тарханкутская коса.

Я даже задохнулся перед этими картами. Живое море накатывалось шумными валами на ветреные берега. Тяжелые сухогрузы, раскачивая мачтами, спешили в порты из экзотических стран: Тасмании, Австралии, Новой Зеландии…

Не думалось и не гадалось, что через два с лишним года на берегу этого моря я буду ползать по-пластунски, рыть окопы полного профиля, ходить в учебные атаки и вспоминать эту комнатку с дубовой этажеркой в углу, на которой стройный фрегат, великолепное чудо, распустив паруса, плыл в неведомые края под стеклянным колпаком.

Над фрегатом висели фотографии в ореховых рамочках с зарывшимися в пену миноносцами и бравыми моряками в сюртуках с погонами.

Женька толкнул меня в бок. Принято было думать, что погоны носили только враги — белогвардейцы.

У отца в сундучке хранился обломок клинка с серебряным кавказским эфесом и несколько снимков на твердом картоне. Там батя тоже красовался в погонах и с двумя Георгиевскими крестами на груди. Я никому, кроме Женьки, не показывал карточки, хотя очень гордился, что отец мой «настоящий вояка».

Как-то мать застала, когда я раскладывал снимки, и раскричалась: «Сколько раз я тебе, деревянной голове, долбила, не смей трогать!»

На германском фронте, под Ригой, отца за храбрость произвели в прапорщики, а в гражданскую войну он командовал красноармейской ротой. Воевал в армии товарища Федько, а потом на Южфронте. Чухонцем его называла мать под горячую руку. Моя бабушка была литовкой. По словам матери, она ни бум-бум не знала по-русски и была «тронута» на чистоте. Бабушку-литовку я не помнил, она умерла, когда мне исполнился год…

— Вы модель руками ни-ни! Грохнется! — предупредил Митька и исчез за занавеской.

Оттуда тянуло табачным дымом и слышался кашель. Мы засунули руки в карманы, чтобы не соблазняться.

Появился Митя с пачкой книг.

— Вот! Это надо осилить и переварить, а иначе в море не суйтесь!

Вдруг из-за плюша вышла бабушка Наталья Сергеевна — с белыми как снег волосами, заколотыми высоким гребнем. Она курила из костяного мундштука тощую папироску «бокс». Глаза у нее были синие и хитрые. Наталья Сергеевна выбила окурок в цветочный горшок на подоконнике.

— Здравия желаю, капитаны первого ранга и адмиралы!.. Митька, покажи, чем ты их пичкаешь? Ага!.. Лухманов — подойдет… Новиков-Прибой — замечательно! А вот всякие лоции и таблицы не по ихнему уму…

— Наталья Сергеевна! — осерчал Митька. — Еще раз прошу, не вмешивайся в чужие дела. Если они любят море — одолеют любую науку. Терпение и труд все перетрут…

— Хо-хо-хо! — сказала на это Наталья Сергеевна, закуривая новую папиросу и усмехаясь. — Тяп-ляп, и они адмиралы!

— Бабуля!

— Ну что бабуля? Будто я не знаю этих диких камчадалов!

Заметив, что я с интересом приглядываюсь к фотографии морского офицера — я любовался кортиком, висевшим у него на боку, — Наталья Сергеевна гордо заметила:

— Это мичман флота его императорского величества… Блестящий балбес и мой братец Викентий. Он командовал контрминоноской во флотилии Раскольникова. Расстрелян белогвардейцами в Черном Яру, на койке в тифозном бараке…

Старуха строго посмотрела на Митю, на нас, словно оценивая, и добавила:

— Дай бог любить вам так Россию и служить ей!..

Ушли мы нагруженные книгами, полные решимости одолеть все трудности мореходной науки. Мне достались «Соленый ветер» парусного капитана и писателя Лухманова, «Уничтожение девиации компасов» и толстый том каких-то таблиц.

«Соленый ветер» я проглотил мигом. Из «Девиаций» сделал вывод, что мне ни в жизнь не осилить этой премудрости. Но не отступился.

Раскрыв книжку на середине, обложившись таблицами, я целый день скучал на лавочке под окном портного Пикетова, надеясь, что его кудрявая Шурка поймет, какого славного моряка она променяла на тихоню Вову, катавшего ее на сверкающем харьковском велосипеде.

Шурка не поняла. Зато тетя Соня оценила:

— Вовик! Вовик! — вопила она. — Брось свою дурацкую езду, не пыли на белье! Ты посмотри на Лешу, на этого умненького мальчика, как он прилежно читает, набирается знаний!..

К воскресенью Колькина паровая машина была готова и ждала испытания. Мы водрузили ее на подставку из кирпичей и долго любовались. А любоваться действительно было чем — стиральный бак опутывали медные трубочки, змеевики с кранами и заглушками, пружины. Завершали буйство Колькиной конструкторской мысли ветеринарный градусник и «редухтор» — две шестерни с цепью и рычаг с деревянной рукоятью. Несведущим пояснялось, что этот «редухтор» будет вращать гребное колесо, установленное (в будущем) на корме «Скитальца морей».

Машина с лошадиным градусником сияла медью и оловом. Колькин широкий лоб сиял от пота и волнения. Шурка Пикетова смотрела на него одурелыми влюбленными глазами и чаровала выстриженной челкой и накрашенными красным карандашом ногтями. Вова Хлупов, покинутый Шуркой вместе с его новеньким велосипедом, завидовал. Мы с Женькой таскали чайником воду — для пару. Илья Цидельков и Сережа Тютя пугали маленьких:

— Котел может разнести, возможны обильные жертвы!..

«Стендовые испытания» начались в одиннадцать часов.

Митя Попов разжег примус, сунул под котел и накачал; Примус взревел так страшно, что сопливая малышня полезла хорониться за помойный ящик.

— Через десять минут пару будет хоть отбавляй, — пообещал Колька.

Прошло десять и двадцать минут, пару как и не было, зато из кособокого крана тоненько заструилась вода. Конструктор попробовал ее на палец: «Горячеет!» Все стали тоже пробовать. Вода была комнатной температуры. Колька завинтил в «кишках» своего детища какую-то гайку — поднял давление. Лошадиный градусник запотел. Все начали говорить шепотом.

Тютя под предлогом наведения порядка удалился к малышне за помойку. Наконец из краника побежала настоящая горячая вода. Как раз в этот момент в гараж влетела рыжая Тоська.

— Вы тут — там во дворе!.. Там Пикетов в окно плачет!

— Сейчас я ему утру слезы! — пообещала его дочь Шурка. — Опять назюзюкался!

Регулярно, как по расписанию, раз в месяц, портной запивал и шумно безобидно скандалил. Выбрасывая из окна лоскутья, старые выкройки из газетных листов, кричал: «Алеша, ша! Нервы кончились! Я не Примитей (разумелся Прометей), прикованный у иголки! Я — Пикетов! Все! Лавочка ликвидирована! Ходите без порток и кепок!»