Вячеслав Марченко - Место встречи

— Михалыч, пусть себе лазает. Пока он там лазает, мы тут все дела полегонечку переделаем, и никто над душой висеть не будет.

Пологов кивнул старшине барказа, велев тому трогаться, и они еще раз обогнули крейсер, прикидывая, сколько успеют матросы сделать до обеда и что останется на послеобеденное время, и все как будто получалось хорошо.

— Если дождик не потревожит, то уложимся.

Крутов беспокойно повертел головой: «Типун тебе на язык!» — но небо, припорошенное легкими барашками, голубело во все стороны, и рейд был спокоен и ровен.

— Не должно, — сказал он, успокаиваясь.

Пологов, кажется, не слушал его; разглядывая скулу корабля, искал на ней царапину, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, и не находил ее.

— Мы каким бортом чиркнули в доке-то? — спросил он.

— Правым, — нехотя сказал Крутов.

— А мы ее уже что, замалевали? — Пологов имел в виду царапину, которая, треклятая, даже по ночам ему снилась.

— Так Паленов же и замалевал. Я ж говорю — виртуоз!

— После работ напомни мне: объявим в приказе благодарность.

Крутов просиял:

— Есть!

День отстоял на удивление тихий и ласковый, и с покраской уложились к вечернему чаю, оставались кое-какие тонкие работы, но они уже в расчет не шли. Как только вахтенный офицер объявил по кораблю: «Команде чай пить», Румянцев взял с собою Пологова, Крутова, командиров боевых частей и служб, спустился с ними на свой катер и, приказав старшине не спеша несколько раз обойти вокруг крейсера, закурил сам, тем самым призывая и других последовать его примеру, и, после того как, церемонно угостясь один у другого, все задымили, даже те, кто в общем-то табачком баловался помалости, на катере создалась непринужденная обстановка, располагающая к длительной дружеской беседе. Собственно, Румянцев и не спешил, полагая, что и другим спешить и некуда и незачем. Если с утра он был всем недоволен и все раздражало его, в том числе и эта незапланированная покраска, то теперь он был всем доволен и чувствовал себя превосходно. Он хорошо размялся, полазав с кистью и ведерком по фок-мачте, и теперь хотел посмотреть не только как выглядел в новом своем наряде весь крейсер, но и те участки, мачты, которые он красил сам.

Но не только Румянцев сегодня красил корабль, многие старшие офицеры, тряхнув стариной и вспомнив, что сами были матросами или, по крайней мере, курсантами и не раз и не два висели за бортом на беседках и лазали с кистью и ведерком по надстройкам, тоже по мере сил своих и возможностей участвовали в общей потехе и теперь, независимо от Румянцева и тем не менее подражая ему, пытались прежде всего оценить свою работу, а потом уже решить, что же в конце концов получилось из всей затеи.

Пологов с Крутовым непосредственно кистью по бортам или надстройкам не водили, они были как бы сторонними наблюдателями, судьями, что ли, которым надлежало сказать последнее слово, но, хотя они и наблюдали за работой со стороны, сторонними они только казались, потому что все в этот день исходило от них, к ним же и сходилось. Поэтому Пологова с Крутовым прежде всего интересовало не то, как была покрашена рея или часть борта между пятидесятым, скажем, и пятьдесят вторым шпангоутами, а какую окраску, а вместе с нею и осанку приобрел крейсер в целом.

Каждый военный корабль имеет строго целевое назначение и сообразно этому назначению несет на себе столько вооружения, сколько ему необходимо для выполнения боевого задания, которое он получает опять-таки согласно табелю о рангах. В том табеле о рангах все расписано и все предусмотрено до мелочей. Получая задание на проектирование и постройку корабля, конструктор прежде всего разместит на нем вооружение, прикроет его надежной броней и снабдит такими двигателями, которые обеспечат надлежащую скорость всей этой громаде, начиненной металлом, топливом, боезапасом и водой. Когда же будет соблюдено это главнейшее условие, наступит черед корабельных архитекторов, которые постараются найти надлежащие формы обводов, надстроек, мачт с таким расчетом, чтобы корабль был удобным и красивым, потому что красота в кораблестроении не только категория эстетическая, она прежде всего диктуется целесообразностью и условиями самого плавания. Плот при некоторых условиях намного остойчивее челна, но челн намного удобнее и мореходнее плота, а вместе с удобностью еще и красивее. Архитектура корабля — это дело строителей, и моряк в ней уже не волен, он может восхищаться ею или отвергать, но переделать не в силах. Последним же штрихом, который ложится на корабль, превращая его или в произведение искусства или в утилитарное сооружение, является его окраска, и хотя она для военных кораблей тоже имеет свои границы — корабли должны быть окрашены в шаровый цвет — и баста, — тем не менее возможности для фантазии практически остаются неограниченными: шаровый цвет может быть светлый и темный, угрюмо-серый и светло-серый, с грязнотцой и чистый, голубоватый и с сиреневой дымкой, но в любом случае он может быть или нарядным, или неряшливым. Словом, все зависит от старания, богатства воображения и душевной щедрости главного боцмана, которому сам бог повелел быть творцом и блюстителем корабельной эстетики. И что б там ни говорили о величии племени боцманов или, наоборот, какие бы хулы ни возводились на их голову и какие бы сомнительные деяния им ни приписывались, во все века и времена они были и оставались верными хранителями великих морских традиций. На хороших кораблях, которыми всегда гордились флоты, главный боцман почитался вслед за командиром, потому что оба в равной мере должны были быть прекрасными мореходами.

Дядя Миша Крутов не зря накануне сходил в баню и попарился, просветлив тем самым, как говорится, не только тело, но и душу, не зря и поднялся спозаранку, припоминая все видимые им корабельные окраски и представляя все мыслимые варианты в пределах тех жестких границ, которые он переступить не мог. Не зря он и попреки выдержал от командира и старпома Пологова, когда предложил им новый колер взамен уже утвержденного. Теперь все невольно поняли, что мичман Крутов, если же говорить уважительно — то Михаил Михайлович, кое-что смыслил в морской эстетике и кое-что понимал в красоте. Они обошли на катере и раз и другой вокруг крейсера, и каждый уже забыл о своем лоскуте, который он самолично покрасил, и видел только весь крейсер, как будто вышедший из того вон дальнего облака, которое озарилось неяркими лучами предзакатного солнца и стало невесомым.

— Поразительно, — сказал Студеницын, командир боевой части два, — что может сделать простая краска!

— Почему же простая? — обидчиво возразил Пологов. — В том и дело, что не простая она, а я бы сказал — хитрая. Ишь он теперь какой у нас воздушный!