Вячеслав Марченко - Место встречи

— Да кто ж парится в таком пару? — плачущим голосом спросил Крутов. — Эй, которые тут новгородские, псковские, вологодские! А ну, пущай на всю катушку, грей кости, а мясо, хрен с ним, пущай горит!

Матросы, охочие до всякой проказы, тотчас же с величайшей готовностью бросились к крану и напустили столько пару, что стало невозможно стоять и ничего не было видно; слабонервные выскочили в мыльню, а Крутов распарил веник и начал хлестать себя и по спине, и по лодыжкам, и по груди, радостно и весело приговаривая:

— Ой да парок! Вот это парок! Ну парок! Парень, — закричал он, обращаясь к Паленову, — иль ты не новгородский — а ну поддай еще, поддай, поддай!..

А потом Крутов в одну минуту обессилел, зажал веник под мышкой и побрел в мыльню под душ.

— Товарищ мичман, оставили бы веничек-то! — попросили его.

— Свой надо иметь, — сердито и не сразу ответил Крутов.

Красились с утра, благо погода стояла тихая и ведреная. Крутов поднялся с рассветом, долго колдовал над красками, добиваясь нужного колера, и когда добился, повеселел и перестал хмуриться, хотя настроение после вчерашнего банного дня было скверное. Он не мог простить себе то, что пожадничал и не оставил матросам веник. Так и мучился Крутов, пока составлял краску, а потом пришла пора показывать ее старпому, вместе же со старпомом пошли к командиру, и тот, одобрив колер, тем не менее спросил опять:

— А нам не нагорит за эту контрабандную покраску?

— Так ведь нашего командования здесь нет, — сообразил Пологов. — Мы тут только в гостях.

— Ну если что в гостях, — не слишком охотно согласился командир, и Пологов с Крутовым не стали задерживаться у него в каюте, поспешили на бак, где старший боцман уже готовился раздавать краску, и Крутов почувствовал, как вчерашний стыд отступил в сторону, а там и совсем пропал, и сразу стало легко, как будто до этого лежал на нем гнет, который хотя к земле и не гнул, но все-таки давал себя знать.

Он взял чистую фанерку и раз за разом начал мазать ее, то выставляя на свет, то пряча в тень, — видно было, что ему что-то не нравилось, — отлил в ведерко из бочки краски, добавил белил, перемешал их, добавил синьки и взял новую фанерку.

— Мы же утвердили тот колер у командира, — попытался придержать его Пологов.

— Так тот колер был от плохого настроения, а теперь душа малость прояснилась — надо бы и колер прояснить.

Пологов первым заметил, что новый колер получился у Крутова чище и сочнее, и не стал ему перечить; когда же Крутов опять начал колдовать, и краска на фанерке словно бы померкла, неожиданно рявкнул:

— А ну кончай свою химию!

— Чего? — не понял Крутов.

— Не «чего», а вот ту, среднюю, забирай и идем к командиру.

Крутов словно бы обрадовался новому обороту дела, вытер руки ветошью, смоченной растворителем, одернул китель и, держа фанерки на вытянутых руках и коротко бросив: «Пошли», направился к командиру. Волей-неволей и Пологову пришлось последовать за ним, старший боцман тоже решил не отставать, к ним пристроились помощник и дежурный офицер, и вся эта процессия, нарушая субординацию и корабельный этикет, освященный веками, ввалилась к командиру в салон. Румянцев поморщился, видя, как говорится, разноплеменное нашествие, но промолчал и так же молча уставился в фанерки, разложенные Крутовым на столе перед ним.

— Но мы уже утвердили полчаса назад, — наконец сказал он с раздражением, забыв, какой цвет он утверждал.

Пологов ткнул локтем Крутова, дескать, что же ты, черт этакий, не слушаешь, когда тебе дело говорят, теперь вот и расхлебывай, если щи заварил.

— То было не то, — философски сказал Крутов. — Радости в нем было маловато. Мы ж разбоем-то не занимаемся, так чего ж нам на себя угрюмость-то напускать? Мы народ незлобивый и веселый.

— Скажите-ка! — с горькой такой иронией промолвил Румянцев. — Командир у нас брюзга и педант, а главный боцман этакий святочный Дед Мороз, которому только бы повеселиться. — И, обратясь к Пологову, спросил: — Ну а ты как думаешь?

Пологов хотел слукавить и ответить неопределенно, дескать, конечно же, командир на то и командир, чтобы за всем следить и всех строжить, и тот, прежний, цвет был неплох, но и этот, новый, тоже смотрится, но ничего этого он не сказал, только неприметно вздохнул и промолвил в сторону:

— Думаю, что главный боцман прав.

— Ах вон оно что, мой старший помощник уже спелся с главным боцманом, а я тут вроде английской королевы, которой подсовывают на подпись бумажки! Так сказать, живая печатка.

— Зачем же так-то? — опять тихо сказал Пологов. — Вам ничего не стоит отменить наше любое приказание, а мы, между прочим, даже еще и не приказывали. Так что и отменять нечего. А мнение свое мы тем не менее хотим иметь.

— Мнение у вас есть — это точно, — заметил Румянцев, собираясь и дальше иронизировать, и вдруг передумал и сразу стал мягче и добрее. — А вы знаете, мне вот тот, крайний, больше нравится.

— Мы, собственно, с ним и пришли.

— Ну добро. Красимся в этот, и на будущее прошу учесть, что ко мне с половинчатыми предложениями и мнениями ходить не следует.

— Так точно, — за всех сказал Крутов, который, собственно, и был виновником этого неприятного разговора и который знал, что если потребуется, то он и снова явится с половинчатым предложением.

— Что так точно?

— А вот что, — очень уж по-домашнему начал Крутов. — Когда дело касается службы, то тут третье дело, а когда художества — тут особый коленкор. Корабль должен быть картинкой, а раз картинкой, то это уже пятый вопрос. Тут до всего сразу не дойдешь.

— А ты что ж, художник?

— А мы и все по милости художники. Есть настроение — так делаем, а нет настроения — и так же сделаем, а все как-то иначе получается.

— И что же с тобой за это время произошло, что ты одно и то же дело по-разному сделал?

«А верно, — подумал Крутов, — что произошло-то? Да ни хрена — веник пожалел», — и сказал словно бы и не о том, но и о том же:

— Сон плохой видел, так, пока не разошелся, все им жил, а потом сон прошел — и все прошло.

— Ну добро, — с досадой сказал Румянцев, первым заметив, что разговор стал и не деловым, и в некоторой мере никчемным. — Что ты там видел — это твое дело и к службе не должно иметь касательства. Поэтому: достаточно ли на борту беседок, кистей, ведерок, банок, страховых концов?

— Так точно, — сказал Крутов, забыв сразу и про сон и про художества. Маленькая заминка не могла отразиться на жизни отлаженного механизма: по одну сторону стола стоял командир, по другую — его подчиненные, и эти подчиненные, кем бы они ни были и какие бы достоинства их ни отмечали, обязаны были выполнять его приказания.

Румянцев быстро глянул в сторону Пологова: