Вячеслав Марченко - Место встречи

Старшина катера вобрал голову в плечи и тихо переступил с ноги на ногу, словно бы в ожидании встречного толчка, который должен был, по его представлению, вот-вот последовать, но прошла минута и другая, а толчка все не было.

— Ну зачем же руки с ногами ломать? — миролюбиво заметил Румянцев. — Нам они еще пригодятся, Михаил Михайлович. А только и тогда краситься резон был. Был он, Михаил Михайлович, но раз ты настаиваешь на новой покраске, то что ж… Время еще есть, а вот как быть с краской? — Он повернулся к Пологову.

— Краски хватит. Опять же под Севера́ можно и не то еще у интендантов выпросить. — Пологов почувствовал облегчение и потому, что командир не стал зарываться и все решил полюбовно, и потому еще, что его самого мучила эта чертова краска — не тот колер тогда они с боцманом подобрали! — и заплата эта хотя и не страшная, а все лишняя, как бельмо в глазу, и он тоже снял фуражку, подставив свою крутую бритую голову теплому ветру.

— Добро, — строго сказал командир. — Распорядитесь насчет покраски, — заметил он Пологову и тут же обратился к Крутову: — Обещаю тебе, Михаил Михайлович, покраску и прочие сложные боцманские работы проводить только с твоего согласия.

Крутов ничего не ответил, молча склонил голову и покрыл ее фуражкой.

«Ну дед, — подумал старшина катера, — вот это дед… Всем дедам дед…»

Румянцев был доволен осмотром корабля, найдя его в неплохом состоянии, и даже Крутов, косвенно обозвавший его дураком, не испортил настроения. О том, что Крутов резок и прям в суждениях, на флоте ходили целые легенды — так стоило ли печалиться, что он не пощадил и его, командира крейсера капитана первого ранга Румянцева, — но зато на корабле появился истинный и истовый хозяин верхней палубы, а это, как говорится, плюс на минус, давало положительный результат.

Старпом Пологов был менее доволен осмотром, поймав себя на мысли, что если бы тогда, перед уходом на южную Балтику, он возразил бы командиру и настоял на том, что краситься лучше в старом городе, то сейчас все обстояло бы намного проще. Хотя он и сказал командиру, что под Севера́ выпросит у интендантов чего угодно, сам-то он в этом весьма и весьма сомневался. Правда, можно было бы занять краску на кораблях, но тут уж все зависело не только от него, старпома Пологова, сколько от инициативы главного боцмана мичмана Крутова.

И совсем уж недоволен был осмотром сам главный боцман мичман Крутов: он сразу понял — и там, в доке, и здесь, на рейде, — что покрашен крейсер худо, что перекрашивать его надо было в любом случае; а тут еще эта царапина — прежний боцман не сумел хорошо ее заделать, и теперь она привлекала всеобщее внимание, как цветная заплата. Относительно всеобщего внимания мичман Крутов явно загибал — не каждый бы глаз разобрал, что на этом месте у крейсера лежит что-то вроде заплаты, но самому-то мичману Крутову малейший непорядок бросался в глаза. Он был эстет, мичман Крутов, и, будучи эстетом, не мог потрафлять чьей-то безвкусице, пусть даже эта безвкусица исходила от самого командира.

С этими мыслями они и вернулись на борт, и каждый пошел по своим делам: командир к себе в каюту, старпом Пологов в салон кают-компании, где его уже ждали офицеры, мичман же Крутов отправился в носовую кладовку, где один из старших боцманов готовился выдавать ветошь, соду и мыло согласно требованиям на большую приборку. Раздвинув плечом толпу мичманов, пришедших со своими матросами, он коротко спросил у старшего боцмана:

— Давно выдаешь?

— Только что начал.

— Добро. Выдавай всем четверть того, что запросили.

— Они же крик поднимут, — сказал старший боцман, имея в виду многочисленных мичманов.

— А ты гони их отсюда. Пусть на палубе кричат. У них глотки-то луженые, им ни хрена не сделается.

Он подозвал к себе другого старшего боцмана и велел ему пересчитать всю краску, какая у них только имелась: и свинцовые белила, и кузбасслак, и олифу, и все прочее, что могло пойти в дело.

— Я и так скажу.

— А мне не надо так. Ты пересчитай сперва, оно вернее будет.

— Мы же недавно красились.

— Не твое дело. Слушай, когда старшие говорят.

Мичманы было зашумели, требуя ветошь, мыло и соду впрок; прежний главный боцман тоже скупердяйничал, урезал порой запрошенное на четверть, ну на треть, ну, куда ни шло, на половину, но чтобы оставить от всего одну четвертую — это, по их мнению, было уж слишком, и они дружно закричали, что будут жаловаться помощнику, а если надо, то дойдут и до старпома.

Крутов вышел из кладовки, покачался перед ними на косолапых ногах, вывернутых ступнями в середину, как у медведя, дождался тишины и только молча махнул рукой.

— Мы требуем! — сказал за всех Медовиков.

— У мамки требуйте, — сказал Крутов, — а у меня попросите.

— Слушай, мичман, — опять сказал Медовиков, — не делай нас дураками! Мы сами знаем, у кого просить, а с кого требовать.

— Не-е, я вас дураками не делаю. Я хочу, чтоб вы все умные были и понимали с полуслова, чего положено и чего не положено, когда положено и когда не положено. Тут у меня не частная лавочка, и я сам не лавочник. Торговле не обучался и торговаться не собираюсь. Получайте сколько дают, а не хотите получать, пропускайте следующего.

Большую приборку объявили раньше, чем решили краситься, поэтому Крутов резонно рассудил, что нечего попусту изводить ветошь, соду и мыло, если после покраски придется все скоблить заново.

— Слушай, мичман, — тем не менее не унимался Медовиков, — я все-таки хочу знать, по какому праву ты нас притесняешь, как последних салажат?

— А я, видишь ли, рябых не люблю, — сказал Крутов, усмехаясь. — У рябых, говорят, лицо неулыбчивое и душа темная.

Медовиков побелел так, что скулы у него зарделись и словно бы стали выпирать наружу, но он сдержал себя.

— Я бы попросил…

Крутов перебил его:

— Не надо просить, я ж не красная девица. Это в-третьих, а в-пятых, прошу учесть и запомнить: меня на «вы» уже тогда звали, когда ваша светлость ходила под стол мараться. — Крутов побагровел и неожиданно рявкнул: — Кругом!.. Шагом!.. — Он тотчас же остудил себя и спросил ровным голосом: — А вас что, тоже повернуть или будете получать то, что дают?

— Получим то, что дают, — сказал из-за спины мичманов, кажется, кто-то из матросов.

— Получайте и не шумите. У меня от вашего шуму звон в голове стоит.

Крутов постоял еще для приличия среди мичманов и не торопясь пошел вдоль палубы, заглядывая во все уголки и прикидывая, что уже сделано и что надо еще сделать, и получалось, что сделано уже все, но сделано порой так скверно, по его разумению, что надо было все немедленно переделывать: и концы-то на вьюшки были не так намотаны, и стопора-то на вьюшках не смазаны, и якорь-цепь худо покрашена, и шлюпки давно не мыты, а медь, естественно, в них не чищена, впрочем, медь плохо отдраена и на палубе, и черт-те знает что еще, и еще, и еще… Он шел и запоминал, но так как всего того, что следовало бы запомнить, было невпроворот, то он и перестал запоминать, только удивлялся, а постепенно начал и недоумевать. И когда он таким образом дошел до кормы, за ним прибежал рассыльный вахтенного офицера и передал Крутову, что его зовет к себе старпом — капитан второго ранга Пологов.