Вячеслав Марченко - Место встречи

Пологов с Крутовым переглянулись и не очень дружно, но внятно сказали: «Есть» — и сразу оказалось, что это можно доделать на рейде, это в море, а за это и совсем можно не приниматься, потому что оно не горит.

Весь день из дока убирали леса, сносили с корабля ненужный хлам, который с лихвой натащили во время докования. Матросы работали без особой охоты, потому что знали, что с выходом из дока кончается вольница и все начинается сызнова: и тревоги, и учения, и мучения. Собственно, командиры боевых частей и командиры должностью пониже только и ждали этого, ворчали, что люди в доке совсем распустились, что дисциплина пала, что по милости некоего высшего начальства — из чувства почтительности конкретно никто не назывался, — которое загнало крейсер в док, организованность и порядок теперь придется восстанавливать не один день и не одну неделю. Это было, конечно, не совсем так, но командиры соскучились по живому делу — они не любили ремонтные работы, от которых только плодилась грязь, — и ждали момента, когда можно будет приступить к настоящему делу.

Выводились из дока во вторник. Сразу после завтрака сыграли аврал: «По местам стоять, из дока выводиться», матросы со старшинами в последний раз вольготно, не торопясь, вразвалочку — в доке-то положено ходить только пешком — заняли свои места согласно авральному расписанию. Пологов смотрел на всю эту комедию и, катая на скулах желваки, думал: «Погодите, архаровцы, выйдем на рейд, я покажу вам, как ходят по трапам и палубам!»

А «архаровцы» между тем с невинными и даже благостными лицами стояли вдоль бортов, как и положено стоять верхней команде во время швартовых работ, и говорили о том, что теперь все, хана, теперь Севера́ обеспечены, а там, — «Эй, Паленов, как там?» — а там, как в том стишке:

— Может, еще с рейда удастся в Питер сходить.

— Держи карман шире! Только выйдем на рейд, примем топливо, боезапас, как тут тебе — дзинь, боевая тревога, и понеслась душа в рай.

— Перебьемся, не первый год замужем.

— От дружка своего надежно слышал, — говорил командир орудия Сенечкин Паленову, — от Кондратьева. Он, понимаешь, там… — Сенечкин неприметно кивнул в сторону каюты командира, выходившей большими квадратными иллюминаторами, скорее все-таки окнами, всегда наглухо задернутыми занавесками, на полубак, и тут же со значением пояснил: — Возле командира… Часто беседует… Так Кондратьев говорил, что командир сам еще не в курсе…

А на мостике командир крейсера капитан первого ранга Румянцев, заложив руки за спину, похаживал взад-вперед, прислушиваясь к мерному шуму, которым минуту назад начал наполняться док. Рабочие открыли кингстоны, и теперь осталось только ждать, когда вода наполнит вровень с морем каменную чашу, поднимет на своих плечах крейсер, и он, обретя былую легкость, выпятится из ворот и уйдет на Большой Кронштадтский рейд. Крутов со своими «архаровцами» — боцманами, боцманятами и марсовыми — наведет на борту последний марафет, где надо — припудрит, где надо — подкрасит, словом, приневестит крейсер по всем правилам боцманского искусства, и можно хоть на парад, хоть в дальний поход. Румянцева в это утро тревожило все: и то, как они выйдут из дока и станут на якорь и швартовые бочки, которые им отвели в неудобном месте, и то, сколько они простоят на рейде, чтобы принять топливо, воду, боезапас и восстановить организованность и порядок, подразвинтившиеся во время доковых работ, и то, когда же станет ясна точная дата и в каком составе пойдет крейсер на Север, и то, наконец, что он притомился в одиночестве и, видимо, предстоит скоро прибиться к какому-то берегу, а прибиваться, честно говоря, не хотелось. Он совершенно некстати вспомнил Дашу и того матроса, с которым она шла, и снова подумал, что лицо матроса ему знакомо, видимо, он с крейсера, но когда и при каких обстоятельствах оно запомнилось ему, память не хотела этого открывать. И он вдруг почувствовал, что если не найдет того матроса, то будет мучиться этой дурью весь день и все пойдет наперекосяк.

Он вышел на крыло мостика и глянул вниз, на самое дно каменного мешка; увидев, что вода еще не захлестнула даже кильблоки, поманил к себе Пологова, и когда тот подошел в меру резво, чтобы не заставлять ждать командира, но в меру и солидно, чтобы и реноме своего не уронить, Румянцев почти смущенно сказал:

— Я спущусь на палубу. Так что побудь здесь и в случае свистни мне.

Пологов не понял, в чем дело, изумленно выпучил глаза, но задавать глупых вопросов не стал и только сказал:

— Есть.

«Вот и хорошо, что ты такой умный и догадливый и не задаешь ненужных вопросов, — подумал Румянцев, ступая на трап и придерживаясь рукой за медный поручень. — Вот и хорошо».

Командир батареи башен правого борта второго дивизиона, заметив, что командир спускается на шкафут, несколько растерялся, потому что во время швартовых работ командир никогда не спускался с мостика, и зычно — на всякий случай — скомандовал:

— Смирно! Равнение на…

— Оставьте ваши церемонии, — недовольно сказал Румянцев и для убедительности махнул рукой. — Не на парад готовимся, а в море. — Но тем не менее и с командой поздоровался, и руку подал командиру батареи, а сам тем временем быстро пробежал глазами по лицам матросов и старшин; одно показалось ему особенно знакомым, он уже было подался к нему, но, вспомнив, что этот матрос недавно толково выступал на комсомольской конференции и потому запомнился ему, тихо сказал: «Вольно» — и пошел на полубак тем же правым бортом.

Веригин понял оплошность командира батареи башен второго дивизиона и не стал подавать команду, а только, приложив руку к фуражке, пошел навстречу командиру и, не доходя нескольких шагов, представился:

— Лейтенант Веригин.

— Очень приятно, — насмешливо отозвался Румянцев, которому в общем-то этот долговязый лейтенант нравился, однако это представление, обязательное в другое время, но сейчас, когда они уже виделись, совершенно излишнее, позабавило его. — Значит, лейтенант Веригин?

— Так точно!

Румянцев машинально подал и ему руку и тут заметил Паленова, встретился с ним взглядом и, словно бы смутясь, пошел дальше, хотя идти, собственно, дальше было некуда и в прямом и в переносном смысле этого слова. Его обступили и Кожемякин с Самогорновым, и Крутов, и тот же Веригин, который так и не понял, чему усмехался командир, а не поняв, насупился и старался держаться за спинами других. Было видно, что, по крайней мере, троих — Крутов в расчет не шел — мучил один и тот же вопрос, и грешно было бы упустить такую возможность и не спросить командира, и Кожемякин спросил, а Самогорнов с Веригиным, вытянув по-гусиному шеи, как бы хотели сказать, что они тоже разделяют вопрос, и если не спросили сами, то только потому, что Кожемякин комдив, а они всего лишь командиры башен. Так вот Кожемякин и спросил небрежно, как будто к слову: