Юрий Антропов - Неделя ущербной луны

Венька опешил от этой дерзкой речи жены, произнесенной к тому же при его друзьях. Мельком поймав в зеркале спокойно-насмешливые выражение лица Ивлева — небось подтрунивал мысленно сразу над обоими, как и всегда, — Венька покосился на Бондаря. Этот пустобрех еле сдерживался, чтобы во всю глотку не загоготать на весь Иртыш.

Вытащив из-под сиденья моточек проволоки, Венька открутил изрядный конец, продел им связку ключей от дома и, позвякав ею на весу, кинул к ногам жены.

— Повесь себе на шею, как медальон. И носи на здоровье.

Он сдал назад, объехал не шелохнувшуюся Зинаиду и даже ни разу не обернулся, пока не завернул за угол гаража. Но когда через минуту Венька снова увидел Зинаиду, преспокойно подошедшую к самому причалу, глаза его сузились.

— Чего уж теперь прогонять ее, пускай погреется на солнышке, — вполголоса предложил Максимыч. — Места нам жалко, что ли… У них там, в промтоварном, ну и духотища же, Зина сказывала. Им за вредность воздуха надо платить, как у вас на заводе, ей-богу! — хохотнул старик, и Венька сдался.

Они с Бондарем прямо на тельняшки надели прорезиненные куртки — коробом вставшие на теле, глянцево-зеленые роканы, к которым Венька приучил и Бондаря, обычно цеплявшего на себя ярко-оранжевый спасательный жилет. «Ты заруби себе на носу, шеф, — поучал его Венька, — со мной на воде не должно быть никакого маскарада. Одежда на нас должна быть какая? Незаметная — раз, неухватистая — два!»

— Кемель-то свой забыл…. — не открывая глаз, сказала Зинаида.

Венька словно не поверил, потрогал вихрастую макушку рукой.

— И правда… — смутился он. — Как же бы я без кемеля? Это же вроде как талисман у меня, — засмеявшись, сказал он Ивлеву и пошел к машине за кепкой. — Я его, этот сеструхин подарок, чуть не утопил на днях. Ты помнишь, шеф? — насмешливо глянул он на Бондаря.

— Да уж помню… — Бондарь вздохнул.

— Это когда ты ночью на скалу налетел? — спросил Максимыч.

— Ну, у Вороньего мыса. Гнался за одним хмырем, засек его с сетями и хотел срезать угол… И как меня только из лодки не выбросило… Очухался, цап за макушку, а на ней пусто!.. Меня чуть кондрашка не хватила. Что ты! Я же как к ней привык, этой кепке.

— Я подлетаю на своем курвете, — вставил Бондарь, — фару врубил, а он склонился через борт и ладонями по воде щупает… Я уж думал: все, ухайдакал кого-то.

Бондарь посмотрел куда-то вниз по реке, как бы мысленно представив себе, сколько ему из-за Веньки довелось натерпеться страха нынешним летом, еще раз вздохнул протяжно и пошел к лодке.

— Ну что, ребята, — покосившись на жену, вслух поделился Венька, — возьмем с собой одну интересную особу, а? Есть тут одна на примете…

У Зины, сидевший на травке лицом к солнцу, дрогнули веки, но глаза остались закрытыми.

— Возьми, конечно, — сказал Максимыч. — Какой может быть разговор?

— Только я ведь кланяться долго не буду, — как бы самому себе напомнил Венька.

— А тебя никто и не заставляет, — сказала Зина и переменила позу, умащиваясь поудобнее, будто собиралась загорать здесь до скончания века.

Бондарь уже отъехал на своем «Прогрессе» и, развернувшись носом на течение, ждал их, гоняя мотор на малых оборотах. Венька раскачивался, хрупая на прибрежной гальке своими бахилами, и очень терпеливо улыбался. И вдруг подскочил к Зинаиде, обхватил ее сзади за колени и, не укрываясь от ее легких шлепков, понес в лодку.

В это время подъехал на «Волге» Николай Саныч.

— Гляди-ка, гляди-ка… — донельзя удивленный столь необычной Венькиной игривостью, сказал Максимыч. — Это ведь он с жинкой своей балует, не с посторонней, прямо как молодожен какой! — тронул старик за рукав председателя профкома.

— Она у него симпапуля…

Венька усадил Зинаиду в лодку и, упираясь в килевой угольник, с резким тугим скрежетом спихивая ее в воду, крикнул Ивлеву:

— Прыгай, Саня! Чего остолбенел?

На быстрине Венька завел мотор и выправил «Казанку», радостно чувствуя, как мелко, учащенно бьется у него в руке руль. Именно этот момент он любил больше всего: стоит нажать кнопку — и лодка рванется вперед, обдавая прохладными брызгами.

Выждав еще самую малость, когда лодка оказалась рядом с косо выступавшей отмелью, Венька включил скорость и мягко провернул послушную рукоятку. Разом отодвинулся назад вскипевший бурун, лицо освежило невидимой водяной пылью, и лодка невесомо вышла на глиссер.

Венька засмеялся и, перекрывая грохот, хрипловато прокричал:

— Не мотор, а зверь, ты слышишь, как он поет, Саня?.. Это я обратно свой забрал. А новый втихаря вернул Николаю Санычу, пускай на нем чухается!

Венька сделал вираж на полном газу. Лодка круто разрезала свою же волну и, словно пытаясь взлететь на воздух, устремилась прямо на берег. В нескольких метрах от него, когда уже казалось, что они неминуемо врежутся в причал, Венька резко заложил руль, падая грудью на противоположный от берега борт. Приосевшая носом лодка, на секунду обнажая из воды винт, вхолостую прокрутившийся с надрывным ревом, рванулась вперед, оставив после себя крупную разгонистую зябь, сочно зашлепавшую о днища прикольных лодок.

— Ты гляди-ка, как он расходился, а? — восхищенно сетовал Максимыч. — Сроду такого цирка не позволял себе…

— Николай Саныч! — прокричал Венька, заходя на второй круг. — Давай наперегонки! Я на старом моторе и с пассажирами, а ты на новом, в одиночку. Давай?

Председатель профкома, крякнув, оглянулся — не слышал ли кто-нибудь еще, кроме ухмылявшегося Максимыча, — и укоризненно посмотрел на Веньку. Тот покуролесил еще немного и устремился вниз по течению. Бондарь тоже развернулся, пересек продольные волны и вышел в их пенный след.

— Ну и балаболка же ты, однако, — беззлобно сказала Зинаида, кутаясь в кусок брезента.

— Это у меня бывает, — простодушно сознался Венька. — От избытка чувств, как говорится.

Он перемигнулся с Ивлевым и надолго замолчал. Теперь только грохот мотора стоял в ушах и давил на перепонки. В этом реве, казалось, объявшем все вокруг, как-то неестественно плавно надвигались на них берега и так же неспешно отходили опять вдаль. Только город, со всеми его трубами, долго шел с ними рядом, но сразу за понтонным мостом, где река поворачивала к западу, как бы переместился вправо и стал отставать, уменьшаться на глазах, и чем дальше они уплывали от него, тем все более наливалось сизой темнотой небо над ним.

«Век бы туда не возвращаться», — по привычке подумал Венька, зная заранее, что этой его мысли хватит ненадолго, что без города ему так же теперь не жить, как и без этой реки, с ее потаенной глубиной и вечностью, без этих берегов, каждое место которых было на свой лад, наособицу.

Он любил эти минуты, когда ехал бездумно вперед и, краем глаза отмечая мелькавшие мимо бакены, лодки и суда, разглядывал далеко берега, державшие на себе чью-то чужую жизнь. То свежим сеном, то стерней, а то и близким пожарищем пахли они, в клубах пыли катили куда-то мотоциклы, с великой терпеливостью маячили в протоках, где густо зеленел осокой кочкарник, темные фигуры оцепеневших рыбаков с удочками, а вдоль кучерявого тальника отрешенно стояло в воде, спасаясь от овода, стадо коров, провожавших лодку немигающими глазами, в которых отражалось извечное недоумение всякого живого перед миром. А к вечеру ложились на притихшую, с глянцевым блеском воду оранжево-розовые отсветы закатного неба, и бурун за лодкой как бы вырастал, становясь кипенно-белым.