Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

— Липст, чай! Кипяток ведь! Сейчас вот получишь у меня! Как ты себя ведешь при гостье!

— Мама, это Юдите! Я же вас еще не познакомил.

— Спохватился! Мы и сами познакомились.

— Можешь не удивляться, — сказала Юдите. — Мы тут и без тебя вполне обошлись.

Юдите смеялась и много говорила заискивающе-ласковым голосом, старалась всячески помогать матери Липста. Да и мать тоже… Липст не помнил, чтобы она когда-нибудь была такой хлопотливой и вместе с тем на редкость неловкой, взволнованной и трогательно-робкой, как сегодня.

— Вы уж не взыщите за нашу посуду, — чайник в ее руках задрожал, и чай пролился мимо протянутого Юдите стакана. — Я и не помню, когда у нас последний раз гости были. Своим добром Липст еще не обзавелся.

— Чем плоха посуда? — удивилась Юдите. — Ах, я вам доставила столько лишних хлопот!

Юдите придвинула стакан Липсту. Край был чуточку выщерблен. Откровенно говоря, Липст раньше не замечал, из какого стакана он пьет, но сейчас это показалось ему невероятно зазорным. Он даже покраснел от стыда. Чтобы скрыть от Юдите свое смущение, он поспешно рассмеялся.

— Это мой любимый стакан. Краешек я откусил, когда мама однажды сварила удивительно вкусное какао!

Мать в ужасе развела руками.

— Господи! Ну что ты только говоришь! Не слушайте его. Он у меня не всегда такой взбалмошный.

— Я знаю, — сказала Юдите, — я знаю.

И первый раз за сегодняшний вечер она взглянула на Липста светло и открыто.

Липст пошел проводить Юдите. Близилась полночь, но по улицам бродило еще много народу. Ночные бульвары протянулись длинными бороздами, в которые неведомый садовник натыкал бесчисленные фонари. Освещенные окна и неоновые рекламы бросали на лица прохожих призрачные отблески. Дневного шума и суеты не было, вместо бензина тянуло свежестью, запахом трав, древесной коры и жасмина.

Липст рассказывал Юдите про Вию и Угиса, о заводской газете и результатах конкурса.

— Теперь все ясно, — сказал он. — Перехожу в инструментальный. Научусь токарному делу и буду зарабатывать самое малое полторы тысячи в месяц. Даже две, а то и больше…

Юдите шла молча, она хранила серьезность и как-то ушла в себя. Возможно, она вовсе и не слушала его, а думала о чем-то своем.

— Ты только вообрази — две тысячи в месяц! — размечтался Липст. — И это будут наши деньги!

— Может быть, — пожала плечами Юлите. — Я не знаю.

Рдруг она остановилась у какой-то витрины.

— Погляди-ка, Липст!

Липст повернул голову: на длинноногой кукле висела кудрявая каракулевая шуба.

— Красиво, а? — Юдите прильнула к стеклу.

— Ничего.

— Знаешь, сколько она стоит? Двенадцать тысяч…

— Ого!

— Она сшита из самых нежных шкурок, которые сдирают с еще не родившихся ягнят.

— Бедные барашки!

— Но есть женщины, которые могут носить такие шубы. Почему? Разве потому, что они лучше, умнее или красивее? Большей частью это тупые, ограниченные старухи, которые…

— …хорошо зарабатывают?

— Зарабатывают? — рассмеялась Юдите. — Дорогой Липст! Очень мало женщин ходит в шубах, заработанных ими самими. Очень мало!

Юдите взяла Липста за локоть, и они пошли дальше. Липст еще раз оглянулся на блестящее черное манто.

— Не плачь, детка, — сказал он. — Я тебе куплю такое. Ты сама себе купишь. Не в этом году и не в следующем, а немножко позднее.

— Когда стану противной старухой… Спасибо! Тогда оно уже будет не нужно.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Потом Юдите взяла Липста за руку.

— Ты меня не слушай сегодня. У меня дурацкое настроение. Я, наверно, говорю глупости.

— Я тоже.

— Не нужны мне никакие шубы. Пускай их носят на здоровье гнусные старухи.

— Правильно. Баранья шкура им к лицу. Ты и без шубы самая красивая.

— Ну, хватит об этом.

— От этих чертовых шуб мне жарко стало.

— Я сейчас с удовольствием искупалась бы.

Липст остановился.

— Юдите, — воскликнул он. — Посмотри на эту витрину!

— Что там еще?

— Купальные костюмы!

— Милый!

Тут же перед витриной она поцеловала Липста в щеку. Взявшись за руки, они бежали до самого перекрестка.

Липст медленно открыл дверь и, осторожно поднимая в темноте ноги, прошел в комнату. Ему показалось, что мать в постели тихо вздохнула. Липст остановился.

— Мама, — еле слышно шепнул он. — Она тебе понравилась?

Мать не отвечала. Значит, все-таки спит.

— Мам, она ведь самая лучшая, правда? — прошептал он еще тише, чтобы не разбудить мать.

В своей комнате Липст распахнул окно и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Закинув руки под голову, он смотрел в темноту, и все пережитое за день завертелось, замелькало пестрой каруселью воспоминаний. Там были и счастье и горе, отчаяние и надежда, радость и печаль, сила и бессилье, и все это сливалось в одну сплошную полосу. «Моя доля — счастье, оно ясное и верное, — думал Липст. — Я буду счастливее других». Но карусель вращалась слишком быстро. В опасной близости со счастьем кружилось несчастье, с радостью — горе и с силой — слабость…

Вдруг Липст вздрогнул. Карусель остановилась. Он лежал одетый. Из комнаты матери доносилось тихое всхлипывание. Может, это в печной трубе?

Липст разделся, забрался под одеяло. И еще долго он не мог отделаться от чувства страха, которое после многих лет снова охватило его совсем как в детстве.

В начале сентября Юдите улетела в Таллин на демонстрацию мод осеннего сезона. Липст попрощался с ней в пятницу. В воскресенье утром, на славу выспавшись, он решил навестить старого Крускопа. В последнее время Липст иногда захаживал к маетеру. Дверь открыла старушка.

— Доброе утро! Мастер спит еще?

— Станет он тебе спать… — недовольно бросила старушка. — В подвале дрова пилит. Чуть не с полуночи. Заходите, заходите!

— Нет, спасибо. Лучше я спущусь вниз.

— Ну, вы дорогу уже знаете.

Из черной глотки подвала дышало застоялой сыростью. Пахло плесенью, сырыми дровами и кислой капустой. В конце узкого прохода тускло светилась лампочка, двигалась черная тень и ритмично вжикала пила. Крускоп не заметил, как подошел Липст.

— Бог в помощь, — сказал он. — Дровокол не нужен?

Крускоп продолжал пилить. Лишь когда полено было перепилено, он ненадолго остановился перевести дух.

— Пока что и сам могу.

— Может, все-таки подсобить?

— Нет, нет, Тилцен, отойди, — Крускоп отмахнулся. Голос звучал строго, но в его сердитой нетерпимости слышалась просьба.

— Тут на весь год уже напилено! Разве не хватит?

Крускоп поглядел на груду дров, на Липста и кивнул:

— Может, и хватит…

Липст опустил глаза.

— Я думаю, вам надо поберечь здоровье, — смущенно заметил он.

Крускоп молча положил на козлы суковатое полено и снова стал пилить, но после нескольких движений остановился.