Мустай Карим - Долгое-долгое детство. Помилование. Деревенские адвокаты

Другой же — путь опасный, путь страшный. Сейчас он должен поднять вот эту телефонную трубку и сообщить командиру бригады: «Во вверенном мне батальоне чепе. Разрешите явиться и доложить лично». Комбриг, человек по натуре мягкий, вежливо скажет: «Извольте, жду вас».

Тот первый путь — тайный, короткий и бесхлопотный. Но — скользкий. Сокрытие преступления, сознательного ли, бессознательного ли, не только уставу, но и совести претит. Ступит на эту тропку капитан Казарин — и как ему потом с самим собой ужиться, как от других искренности и правдивости ждать? Как он после этого усердному, дельному службисту Хомичуку будет смотреть в глаза? Или — взять грех на душу? Война спишет. А спишет ли? В этот миг шевельнулся в левом плече засевший осенью прошлого года под Москвой осколок фашистского снаряда, царапнул стальным когтем, огнем ожег. Не по мясу — а по совести процарапал. Руслан Казарин, у которого воинский долг и честь командира были превыше всего, избрать первый путь не смог. Он долго смотрел на лежащую на четырехугольном ящике трубку полевого телефона. Потом не спеша начал крутить ручку аппарата, крутил долго. Только снял трубку, послышался голос телефонистки.

— Я седьмой… — сказал капитан, словно в нерешительности. — Соедините меня с двадцатым. — Телефонистка соединила тут же, — Товарищ двадцатый, я седьмой. Разрешите явиться?

Мягкий густой голос ответил:

— Пожалуйста, жду вас.

…И страшная машина пришла в движение, ни удержать, ни остановить ее уже было нельзя. По телефонному проводу с этого, ближнего конца туда, наверх, оттуда еще выше побежали два слова: сержант Зух… сержант Зух… сержант Зух… Это имя вошло в военные донесения, было занесено в журналы. Аппараты Морзе выстукивали по телеграфным проводам эти же слова: сержант Зух… сержант Зух… сержант Зух. Военный прокурор и следователь принялись за работу, пришел в движение военный трибунал. Впрочем, можно было сказать заранее: если человек в прифронтовой полосе посреди ночи самовольно на военной технике покинул часть действующей армии и отправился в тыл — он уже сам себе вынес тяжкий приговор. Мало того — обман. То, что он заведомо обманул стоявшего на посту Дусенбаева (часового), — было отягчающим вину обстоятельством. Военной прокуратуре оставалось только, исходя из соответствующей статьи Уголовного кодекса, дать юридическое обоснование.

Тем не менее следствие велось всерьез и досконально. Сначала не спеша, обстоятельно допросили подследственного сержанта Зуха. Сержант был без ремня, враспояску, пилотка без звездочки, петлицы вырваны. Впрочем, и обращались теперь к нему не «сержант», а «гражданин». Любомир ничего не скрывал, ни от чего не отпирался. Посадив подследственного на гауптвахту, проверили весь его ночной путь. Сначала плотный розовощекий майор в очках с толстыми линзами и худой, как хлыст, весь навытяжку, лейтенант сели в открытый «виллис» и поехали в хутор Чернявка. Большую свою голову, крепко посаженную на короткую шею, майор держал прямо и неподвижно. И вообще озираться по сторонам не любил. Он — военный прокурор. Лет ему было за сорок. А тот, молодой, — его помощник, военный следователь, порывистый, суетливый.

Ефимий Лукич издалека увидел пылившую по дороге машину и вышел к воротам. «Сдержал командир слово, — подумал он, — разобрался быстро. А не пойди я туда сам — кто бы мне принес?»

«Виллис» остановился возле разрушенного сарайчика. Сначала спрыгнул длинный худой лейтенант. Потом сидевший рядом с шофером майор не торопясь открыл дверь и одну за другой опустил на землю обутые в кирзовые сапоги толстые ноги.

— Ты хозяин? Подойди сюда, — позвал он.

Долговязый Буренкин, не сходя с места, бросил взгляд в машину. Никакой козы там не было.

— Я, — кивнул Ефимий Лукич.

— Кто разрушил это строение?

— По имени не знаю.

— Я тебя имя не спрашиваю. Что за человек, какой из себя?

— Военный человек. Вон оттуда выехал, на танке без колпака. Ошибкой, наверно. На повороте занесло.

— Ошибкой, не ошибкой, не тебе, старик, судить.

— Так точно. Закон судит.

— А танкиста этого в лицо видел?.. Ну… какого роста?

— В лицо не видел. Ночь была. Ростом, кажись, не так чтоб очень.

— Толком не видел, а говоришь «военный».

— А кто же еще? Пономарь, что ли?

Тем временем лейтенант обошел вокруг сарайчика, подошел к лежавшей посреди двора пегой козе, перевернул, осмотрел внимательно и, открыв новенький планшет, занес туда свои наблюдения и ответы Буренкина.

— Сколько твоя коза стоит? — спросил майор.

— А сколько сдохшая коза может стоить? Ничего не стоит.

— Ты меня не путай, хозяин, я про живую спрашиваю.

Ефимий Лукич уже почуял, что дело оборачивается худо, нечто вроде сожаления шевельнулось в нем.

— За нее и за живую не больше давали, — пробормотал он.

— Ты конкретно говори. И стоимость двух кур тоже.

— Тоже добро — курица…

— Не крути, старик, говори цену. Положено возместить ущерб.

— Нет, не нужно. На то и война — без ущерба не бывает. Как-нибудь проживем.

Лейтенант эти слова тоже записал и подчеркнул двумя чертами.

— Как хочешь, — сказал майор, снял очки и, достав платок, долго протирал их.

После этого следствие направилось в Подлипки. Когда машина въезжала в деревню, Мария Тереза копала огород. Не оттого, что не знала, куда себя деть, — хозяйство требовало. Она теперь замужняя женщина, а замужняя и дом свой в порядке держать должна.

«Виллис» проехал по четко отпечатавшемуся в мягкой почве следу бронетранспортера и остановился там, где ночью стояла машина Зуха. Толстый майор и худой лейтенант слезли с «виллиса» и вошли во двор. Мария Тереза краешком глаза приметила это, но повернуться и посмотреть на них прямо почему-то заробела, словно не люди в ворота вошли, а две страшные тени.

— Здравствуй, красавица! — сказал майор как можно любезнее.

Мария Тереза кивнула, не повернув головы, и продолжала свою работу.

— Мария Тереза, я тебе говорю…

Вдруг ее всю будто судорогой свело, лопата чуть не выпала из рук. Но она тут же пересилила себя. Опершись на лопату, она прямо посмотрела на майора.

— Слушаю.

— Ты — Мария Тереза?

— Я. Что вам нужно?

— Только это. Что ты — Мария Тереза Бережная.

— Я теперь должна зваться Зух. Мария Тереза Зух.

— Возможно, только… Еще вопрос: не был ли здесь прошлой ночью некто сержант Зух.

— Был. Он не некто. Он мой муж.

— Что — и брачное свидетельство есть?

— Свидетельство? А зачем?!

— Ни за чем. Я просто так спросил.

— Вы просто так не спрашивайте.

— Все, все, красавица, больше вопросов нет.

Долговязый лейтенант достал было планшет, но так ничего и не смог записать — стоял, разинув рот, и смотрел на девушку. «Бывают же такие! — вконец размякнув, думал он. — За такую и головы лишиться не жалко. Не жалей, Любомир Зух, ни о чем не жалей…».