Василий Лебедев - Высокое поле

— Стой, говорят тебе!

Резкий бросок вправо, еще раз вправо — туда, за могилу Врубеля, где самый глухой угол. Пашка на миг вспомнил, как приятно забираться туда самой ранней весной, когда солнце еще слабое, а на черном гладком камне этой большой могилы оно всегда грело сильней, надежней…

Мозоль драло, как солью. Липкий от пота носок разъедал живое мясо на большом пальце, и Пашке стало ясно, что запал у него на исходе, что больше терпенья нет. Оставался последний шанс — в склеп.

— Стой, хуже будет! — неожиданно близко прохрипел мужик, видать умело махнувший наперерез.

Пашка сделал последний рывок по узкой длинной аллее, снова резко метнулся в сторону, к часовне, где внутри, на железном полу, еще с прошлого года была сдвинута тяжелая крышка люка. Наклонился. На четвереньках по лестнице вверх. На краю люка — боком на пол, потом сразу обе ноги в черную дыру могилы, прыжок, смягченный руками и — Пашка на том свете.

«Сегодня же расскажу пацанам, как отвалился!» — с радостью думал Пашка, а сам все морщился и шевелил растертым пальцем, и слушал.

Наверху глухо, как в валенках, пробежал мужик.

«Мимо! — коротко дыша, прошептал Пашка и блаженно расшнуровал, ослабил ботинок на больной ноге, но тут же насторожился: шаги. — Во, паразит! Порядочный давно бы отвязался, а этот… Ну и настырный».

В склепе было темно, противно. Душная, неземная тишина гнила в этом подземелье. Пашка брезгливо нащупал ногой могильную плиту, она показалась выщербленной, дырявой. Он невольно отодвинулся — не задеть бы ногой костей. Сразу потянуло на волю, но было еще опасно, поэтому он лишь приблизил нос к косой дыре полуоткрытого люка, как рыба к проруби, и жадно вдохнул. Второй раз он вздохнул уже осторожно, с опаской: потянуло все тем же удивительным запахом!

«Не может быть…» — усомнился было Пашка, но тут же услышал над головой, по железу, гулкие шаги и понял, что все пропало.

— Вылезай!

«Дурака нашел!..»

— Вылезай, говорят тебе добром! Ты не думай, я не уйду, у меня работа кончена. Понял? Сиди там до ночи, пока черви тебя не сожрут!

«Не сожрут!»

— А не то возьму вот, сдвину железо — закрою люк, — тогда поминай, как звали! Ясно?

Пашка молчал. Он понял все же, насколько серьезна последняя угроза, ведь в склепе и так мало воздуха! Он вспомнил, как однажды они с ребятами пытались разбить старую гробницу в другом конце этого кладбища и примерно в таком же склепе. Однако, помимо многих неудобств, там было мало воздуха. Свеча горела желтым пламенем, а спички догорали лишь наполовину, хотя дыра в могилу была не меньше этой. Пашка помнил, как стучало в висках, потела рубаха, как ругался наверху сам Косолапый, но Копыто, а за ним и Пашка бросили ломы и выскочили наверх. Ну, не подыхать же неизвестно за что?

— Ишь присмирел, воровская морда! — гремел наверху мужик и зачем-то пошевелил в дыре палкой. — Бежать вздумал, сопляк! Да разве от меня убежать такому гопнику?

— Не нога бы — оторвался! — как из бочки буркнул Пашка, задетый за живое. В дыре засветилась клокастая пшеничная голова.

— Давай, давай!

И тут же цепкая рука взяла Пашку за шиворот и вытащила его, длинного, тощего, на свет божий. Перед Пашкиной губой проплыли крепкие ботинки мужика, брюки, ремень, рубаха, морщины лба и наконец заалела лысина.

— Ну и дурак ты, паря! — посмеивался мужик. — Я ведь точно-то и не знал, что ты здесь.

Пашка еще сильней выпятил нижнюю губу, сник, а когда на лестнице часовни у него слетел расшнурованный ботинок и больно задел мозоль — он даже захлюпал носом, но не от боли, а от обиды.

— Больно, что ли? — с неожиданным участием спросил мужик.

Пашка кивнул.

— Садись, обмотай подорожником палец-то — да в носок, голова дурная!

Он подтолкнул Пашку на зеленый холмик, выросший тут в войну, а сам стоял рядом и все морщил лоб.

— Во, во! Меж пальцев возьми. Так. А матке скажи, чтобы постирывала носки-то тебе да поштопывала.

— Своей скажи! А у меня нету!

— А батьки?

— Тоже.

— Та-ак… Выходит — сам себе голова? Понятно. А зовут как?

— Ну, Павлом!

— Та-ак… А живешь где?

— Сейчас тебе дежурный скажет!

— А все-таки?

— Ну, в Порт-Артуре!

— Та-ак… Ничего домок — бандит на бандите! У вас там постеснительней стали или все так же — не пройти?

— Не знаю…

— А все-таки?

— Всякое бывает.

— Понятно…

Он не торопил Пашку и повел его только тогда, когда тот закончил обуваться.

На улицу вышли через другую дыру. Милиция теперь была вправо. Ее длинные пустые окна нелюдимо смотрели из огромной лужи, оставшейся после вчерашнего дождя.

— А тут не пройти, пожалуй… — вслух подумал мужик и неожиданно спросил: — Тебе сколько стукнуло?

— Скоро шестнадцать.

— В школе-то бывал?

— Нынче шесть закончил.

— Хорошо, если не врешь… А что дальше?

— В ноябре паспорт получу — на завод возьмут.

— Ишь ты! Паспорт! Шел бы в ремесленное, дурак! Пока паспорта ждешь — семь раз посадят, голова!

Пашка хмыкнул неопределенно, а мужик кивнул на лужу:

— Милиции-то боишься?

Пашка шевельнул головой отрицательно.

— Неужели до этого дошел? Может, хоть немного боишься? А?

И повернул Пашку за ухо к себе лицом.

— Нет, — ответил тот.

Он не поднял больше головы, но знал, что мужик опять собрал на лбу свою «гармошку».

— А заберись-ка ко мне в карман за папиросами! Мне не с руки.

Он еще держал Пашку за шиворот, но тот дернул плечом, отвернулся в пол-оборота.

— Что? Совесть проснулась? Это хорошо, если так… Ну, а как же нам быть с твоим преступленьем-то? Слышь?

Пашка презрительно вытянул губу — подумаешь, в карман залез!

Глаза его в таинственном сером прищуре спрятали от мужика презренье ко всем его понятиям, а скрытая за плечом улыбка была снисходительной ухмылкой, вобравшей в себя все секреты его двора — удачные кражи, ограбленье слабых ребят и новые смелые планы. Как удивился бы этот въедливый дяхан, узнай он, что у Косолапого готов план, и они в воскресенье должны будут пойти в одну квартиру. Да еще как пойти — днем! Но разве этот чугрей поймет, что так безопасней…

— Ты что — не слышишь? Я говорю: как быть с твоим преступленьем?

— Гм! Карман… Подумаешь, там… Дело. Гм!..

— Что, что?! — мужик тряхнул Пашку обеими руками. — Так вот ты как рассуждаешь! Ты это за игрушечки принимаешь! А ну, пошел! Пошел! Я тебе сейчас покажу, почем сотня гребешков! Я тебе по-своему! Я тебе!..

С руганью, подталкивая плечом и коленом, мужик потащил Пашку в другую от милиции сторону. Тут надо бы радоваться, но на душе у парня было тревожно. А мужик все ругался, тряс его и подгонял, будто торопился донести свой кипяток, чтобы где-то там, наверно, вон в тех прокопченных домах, выплеснуть на Пашку с еще большим жаром.