Булат Окуджава - Заезжий музыкант [автобиографическая проза]

Если же Витька желал быть контрразведчиком, то все остальные становились матерыми шпионами, и уже они должны были выкрасть условный предмет, и тогда Витька становился у этого предмета, а остальные пытались до него дотянуться, но… Хрясь-хрясь… «Вот тебе, жиденок!.. Н атебе, троцкистская харя!.. Куда прешь, шпионская морда!.. Врешь, рабочего не возьмешь!.. А ты куда, проблядушка!..» Хрясь-хрясь…

На Витьку никто не обижался. Витька был свой. И когда однажды во двор пришли чужие ребята и стали приставать к Моне и даже ударили его, Витька накинулся на этих ребят, бил их и приговаривал: «Нашего жида бить?! А вот вам, так вашу!..» Затем взял одного из чужих за шиворот и сказал Моне: «А ну-ка, жиденок, дай ему». Моня сначала заколебался, но Витька прикрикнул, и Моня ударил парня по лицу. В этот момент Андрей восхищался Витькой, потому что Витька заступался за слабого, а кроме того, проучил хулигана, оскорблявшего национальность, как фашист. Ведь вот Зяма Рабинович тоже был евреем, а бесстрашно уезжал в капиталистические страны и жил там нелегально, а в Аргентине сидел в тюрьме, а в Германии за ним охотилось гестапо, а этот высокий голубоглазый коммунист ничего не боялся и выполнял задания Коминтерна.

Прошел год, другой.

Андрею было уже пятнадцать. Он бредил комсомолом, но в комсомол его не принимали по понятным причинам, и он не обижался.

Игры во дворе прекратились. Витька работал на заводе, а после работы выпивал со старшим братом. Остальные учились, а тут еще началась любовь. Сначала Юрка Хромов полюбил Машу, но не успели они вдоволь погулять, как во дворе появились чужие ребята и отбили Машу у Юрки. Маша бросила школу, начала покуривать. Ее мать, посудомойка в ресторане, который помещался в их же доме, бегала за ней с палкой, но вскоре перестала, махнула рукой. Чужие ребята уводили Машу на чердак и там вместе с ней распивали краденую водку. Потом они исчезли, а Маша рассказывала своим ребятам, как она там, на чердаке, давала им всем по очереди и теперь, наверно, скоро забеременеет. Играть было не во что да и вроде бы стыдно. Они все влюблялись в Машу, и она с ними не чинилась. Потом она навела своих подружек, и образовались пары. Теперь они все вместе залезали на чердак и развлекались там кто как умел.

Андрей уже было совсем свыкся с мыслью, что его родители находятся на особой работе за рубежом, и втайне надеялся, что вот-вот они объявятся и жить станет легче и проще, как вдруг приехал кто-то откуда-то, побывал в доме в отсутствие Андрея и рассказал бабушке по секрету, что отец и мать живы, но находятся в лагере со строгой изоляцией и потому не могут о себе сообщить.

Это был сильный удар. Миф развеялся. Надежда на чудо заколебалась и рухнула. Вместо возвышенного служения Родине вновь были лагеря, троцкисты, германские шпионы, заплаканная бабушка и дырявые сапоги. Но Андрей и на этот раз не пал духом. Он смог убедить себя, что именно с его родителями произошла ошибка, а с остальными все было правильно. Потому что, если бы они и вправду занимались диверсиями и шпионажем, то их расстреляли бы, а если живы, то их вопрос выясняется и скоро выяснится. И эта мысль дала ему снова маленькое облегчение.

Лето сорокового года было жарким и многообещающим. Вообще летом было хорошо: легче было наесться, не нужно было кутаться, хватало тапочек и маек. Летом можно было гулять, а не сидеть в обшарпанной комнате перед заплаканной бабушкой. Можно было мечтать о поступлении в техникум связи, чтобы стать полярным радистом, как Кренкель, и, героически поединоборствовав с ледяной стихией, вернуться в Москву знатным полярником, а не сыном врагов народа. Кто-то подал эту мысль, и Андрей бросился в техникум. Но его не приняли туда как сына врагов народа, так как средства связи нельзя доверять врагу.

К Тяпкину приехала из деревни тетка, старуха с морщинистым, печеным лицом и с грубыми, узловатыми руками, вскоре выяснилось, что она не такая уж старуха, а просто «…денек с землицей помаешься — сам печеным станешь…»

Она всего в городе боялась и никуда не выходила, сидела на коммунальной кухне, смотрела в окно или пила чай.

«Ну, как у вас в деревне? — спрашивал Андрей. — Хорошо теперь без кулаков?» И вглядывался в бледно-голубые глаза старухи. «Теперь, слава богу, хорошо, — отвечал за нее Тяпкин, — раньше ведь кулаки эксплуатировали, а теперь без них хорошо». — «Вот в капиталистических странах, например, — говорил Андрей, — крестьяне с голоду умирают». — «Да, — говорил Тяпкин, — во Франции, например». — «Или в Германии, — говорил Андрей, — крестьяне трудятся на помещика, а самим есть нечего». — «Не то что у нас, — соглашался Тяпкин, — там безобразие сплошное». — «Да не только есть нечего, — продолжал Андрей, — попробуйте, например, в Германии сказать что-нибудь не так — сразу в концлагерь посадят…» — «Они там понастроили лагерей, — объяснял тетке Тяпкин. — Вся страна в концлагерях». Тетка пила чай и молча слушала. «Мы боремся с врагами народа, — восклицал Андрей, — а они с народом! У нас колхозник — хозяин земли, он сам решает… А у них что?» — «Безобразие одно, — возмущался Тяпкин. — Ну ничего, Андрюша, товарищ Сталин и до них доберется». — «Красная Армия самая сильная в мире!» — провозглашал Андрей. «Самая!» — откликался Тяпкин. «Разве мы смогли бы жить счастливо, если бы она не стояла на страже? — спрашивал у тетки Андрей. — Сразу бы напали капиталисты и разрушили все колхозы!» «Ужас! Ужас! — говорил Тяпкин, вглядываясь в рваные тапочки Андрея. — Они не только разрушили бы колхозы, они перестреляли бы всех коммунистов!» «Моя бабушка получает пенсию, а у них старым пенсию не дают! — кричал Андрей. — Постарел — умирай с голоду!» — «Там дети чахнут, — объяснял Тяпкин тетке, — а у нас, например, вот Андрюша может бесплатно учиться в школе, он может стать полярным радистом…»

Так кричали они, перебивая один другого, а тетка пила чай и молчала.

Тем временем Витьку Петрова призвали в армию. Перед уходом он напился с братом и вышел во двор прощаться. Все уже собрались там. Однако прощание вышло странным. Витька был сильно пьян, ничего толком сказать не мог, а лишь схватил Андрея за горло, сдавил его и спросил: «Ну… чво отцу-то твоему сказать?» Андрей еле вырвался. Все разбежались. Витьку увели.

— Конечно, — сказал Сергей Яковлевич. — Что уж говорить о безвинно замученных, но ведь дети… дети несли на себе эти клейма, вот вы, например, такие, как вы, их многие сотни и тысячи! Еще предстоит все это проанализировать, понять причины…

— Честно говоря, — сказал Андрей, — я уж и верить перестал, что кончится вот так…

— Это как?

— Ну, то есть вы мне будете говорить, что произошла ошибка, что мои родители не виноваты, и сам я не отрезанный ломоть…