Михаил Лисин - Пути и судьбы

И хочется долго жить, неустанно и весело работать. Хочется быть таким же неиссякаемым, таким же беспредельно щедрым, как вечно бьющий из глубины земли родник.

И, когда я слушаю его отчетливый немолчный шум, мне иногда кажется, что это бьется сердце моей Родины.

Где-то в глубине оврага, заросшего по краям непролазно частым ельником, а внизу ивняком и ольхой, завыла матерая волчица; ее протяжный переливчатый плач подхватил хриплым суровым голосом старый самец, и тотчас же тонко и тягуче заголосили молодые волки.

Передняя лошадь насторожила мохнатые уши, тревожно потянула ноздрями воздух и остановилась. Игнат Перцев, всю дорогу храпевший в дровнях на сене, вскочил вдруг так проворно, что взметнулись полы тулупа.

— Гони! Волки! — крикнул он брату, и Перчонок, ехавший на задней подводе, увидел, как наклонились к лошади широкие плечи Игната и при этом левая рука резко дернула вожжи, а правая взмахнула кнутом.

В овраге, который издавна назывался Волчьим, зимовали выводки. Говорили, что место это очень опасно и что в старину волки загрызли здесь почтовую тройку и молодого ямщика. Все страшные рассказы про волков разом вспомнились Перчонку, и он закричал, погоняя свою грузную медлительную лошадь:

— Постой, братка, не гони!

Но пузатенький буланый меринок скакал уже в конце оврага, и вскоре широкий тулуп Игната пропал в кустах за горкой.

Километрах в пяти от Волчьего оврага пролегала ветка железной дороги. Хотя поезда, особенно товарняки, проходили здесь довольно часто, сторожа на переезде не было. Стоял лишь полосатый облезлый столб с жестяной крестовиной на верхушке, звеневшей и качавшейся от ветра.

Игнату пришлось остановиться, чтобы переждать длинный состав с лесом. Привязав вожжи к столбу, он стал поправлять упряжь, сердито ворча на лошадь, тяжело раздувавшую взмыленные бока и качавшуюся при каждом толчке его больших сильных рук.

Тут, у переезда, и догнал Перчонок старшего брата.

— Ну и ай-яй… натерпелся я страхов!.. — крикнул он, качая головой. Но в глазах Перчонка был не страх, а лихорадочное возбуждение. Огромные зрачки излучали такой нестерпимо яркий блеск, что казалось, вот-вот вспыхнут ресницы, тонкие, мягкие и сухие, как пушинки одуванчика. Из самой глубины этих зрачков жаркими родничками било какое-то мальчишеское торжество.

Да и внешне Перцев-младший смахивал сейчас на мальчишку. Большой, явно не по росту, старый ватник с надорванным рукавом, из которого клочьями торчала вата, заячья шапка с вытертыми, но задорно торчащими ушами и огромные резиновые сапоги с выгнутыми носами придавали Перчонку законченный вид драчуна-подростка. Глядя на него, можно было подумать, что Савка сейчас только верховодил мальчишеской свалкой и его неосторожно потянули за рукав.

— Волки, что ли, тебя драли? — засмеялся Игнат, обнажая желтые, косо посаженные зубы. — Что, друг, трухнул?

— Твой мерин трухнул, — ответил Перчонок, вскинув глаза на брата, и зрачки их до того сузились, что стали острыми и колючими, как иглы. Игнат невольно отвернулся. Но сейчас же пронзительно-острый взгляд Перчонка смягчился простодушной застенчивой улыбкой, которая очень подходила к его тонко очерченному, необыкновенно подвижному лицу.

С минуту оба молча смотрели на пробегающие мимо длинные платформы, на которых громоздились толстые бревна, скрепленные тросами.

— Вот бы нам вагончика по три такого леску, — мечтательно сказал Перчонок.

— Хм, — брезгливо поморщился Игнат, — из-за такой малости не стоит и рук марать. Вагончиков десять — это еще туда-сюда.

— Де-сять! — изумленно протянул Перчонок. — Да на кой тебе столько-то? На баньку-то и одной платформы хватит.

— Перчонок ты, Перчонок и есть, — оборвал Игнат. — Во-первых, я бы дом перестроил. Про запас оставить надо? Надо! Ну, а остальное на дрова да на базар. Дрова нынче в цене, а лишняя копейка, понятно, карман не дерет.

— Вон ты как! — протяжно свистнул Перчонок.

— Да уж не так, как ваша милость, — с достоинством сказал Игнат и добавил, снисходительно усмехнувшись: — Ты вот дом хочешь строить, а у самого и копейки за душой нету. Разве это по-хозяйски?

— Так мне же колхоз обещался помогать, про то даже в протоколе записано.

— На колхоз надейся, а сам не плошай, — назидательно сказал Игнат и тронул лошадь. Перчонок тоже дернул вожжи, но Боярыня, кося большим пузырчатым глазом на последнюю платформу, упрямо топталась на месте. Перчонок с трудом перевел ее через рельсы под уздцы.

— Не лошадь, а наказание, — сказал он, отирая варежкой пот со лба.

— Зато тяжеловоз, — с ехидцей подхватил Игнат. — Не ты ли ее у председателя клянчил?

— Кто тебе сказал, что я клянчил? — возразил Перчонок, шагая рядом с братом за передними дровнями. — Просто просил я у Красавина подводу, а он говорит, свободных лошадей нету. А мне, сам знаешь, позарез нужно, ну и пошел я к Грибанову. Так, мол, и так, Сергей Петрович, леску на избу ты мне помог выхлопотать, помоги уж и лошадь добыть. Он, конечно, сразу в кабинет, и получился у них с председателем крупный разговор. Ну, после этого мне и дали тяжеловоза.

— А я просил — не дали, — сказал Игнат хмуро. — А этот безрукий черт Грибанов еще и издевается: ты, говорит, сам за тяжеловоза потянешь, уступи брату. Ну я, конечно, уступил без звука, только многонько он на себя берет. Подумаешь, шишка — парторг!

— Шишка не шишка, а человек правильный, — сказал Перчонок и ласково крикнул, оборачиваясь назад: — Веселей шагай, Боярынька, за домком едем!

— Дался тебе, Савка, этот домок, — сказал Игнат, подавляя недовольство. — Ну на что он тебе? Жил бы себе у нас.

— Хватит… нажился… — И Перчонок посмотрел на широкие, загнутые, как концы лыж, носы своих резиновых сапог. Игнат тоже посмотрел на эти уродливые, цеплявшиеся за снежные кочки сапоги-лыжи и начал внушать брату, что ему необходимо обуться и одеться, а если он затеет стройку, то не только не справит себе одежки с обувкой, но еще и в долги залезет. А когда Перчонок заметил, что он и рад бы не одалживаться, да ничего не поделаешь, Игнат на ходу обнял брата и предложил строить дом вместе, на паях.

Перчонок покачал головой и опять сказал, что пора ему своим домком обзаводиться.

— Да ты уж не жениться ли надумал, брательничек? — спросил Игнат. — На ком, если не секрет?

— Ничего я не надумал… А только вместе нам никак невозможно, — забормотал Перчонок, краснея. — И что твоя Варвара на меня взъелась? Ну я-то уж ладно: где стерплю, где как. А зачем она Сонюшку обижает?