Михаил Лисин - Пути и судьбы

Тут Игнат заметил, что если кто кого и обижает, то уж, конечно, эта тихоня Сонька его жену. А если тетка иногда и поучит племянницу, то наше дело — сторона. Но Перчонок заявил, что ему не сторона и он не позволит издеваться над человеком. Изучающе-насмешливо осмотрел Игнат маленькую, щупленькую, не мужскую фигурку брата и вдруг хлопнул себя кнутовищем по голенищу валенка, как человек, только что сделавший важное открытие.

— Постой, постой, уж не на Соньке ли ты надумал?.. Ха-ха, вот бы получилась парочка: у дергача — ни гроша, у пигалицы — ни шиша.

— Хватит насмешничать! — оборвал Перчонок, и погасший было огонь снова вспыхнул в его глазах.

Сытое красное лицо Игната мгновенно преобразилось. Маленькие, глубоко спрятанные глаза, то ли чересчур простодушные, то ли слишком хитрые, огорченно смотрели на Перчонка. Даже встопорщенные жесткие усы и тупой, тронутый волосом нос выразили огорчение.

— Какой уж тут смех — плакать охота. Мы тебе заместо родителей, а ты… Эх!

В сердцах Игнат смахнул кнутом метелку конского щавеля, торчавшего из-под снега на обочине дороги, и грузно ввалился в передок дровней. Безнадежно покачав головой, он начал внушать брату, что, дескать, тот тянет пустой номер, так как Варвара не отдаст за него племянницу. Да та и сама не захочет связать с ним свою судьбу.

— У нее хоть и нет ничем-ничего, да зато она девка сахарная, красовитая, а ты что? Перчонок. Перчонок и есть.

— Замолчи, братка! — в отчаянии крикнул Савелий и, упав животом на свои дровни, уткнулся лицом в сено. От сена остро, до горечи во рту пахло полынью, но Савелию казалось, что не от полыни, а от этих до жестокости обидных слов так нестерпимо горько у него во рту.

— Значит, я не человек, а всего-навсего Перчонок? — глотая слезы, закричал он брату. — А отчего я стал Перчонком? Оттого, что заездили вы меня? Ребятишки в школу бегут, а я твоей Варваре постилёнки стираю, все гуляют, а я ваших детишек тутушкаю. А забыл ты, братка, как вы меня из родительского дома выжили? Так и померз бы в амбарушке, кабы не пожар…

…В сентябре в саду у Перцевых загорелась баня. Огонь перекинулся на амбар, оттуда на сухую, как порох, крышу конного двора (Перцевы жили с краю, вблизи кузницы и животноводческих ферм). Савелий, работавший конюхом, был как раз на ферме. Прежде всего он выгнал лошадей, потом бросился на крышу с огнетушителем, но задохнулся в дыму и чуть не сгорел. Все же конный двор отстояли. Амбар же вместе с одежонкой Савелия сгорел дотла.

Первое время Перчонок ютился в конюховке. Но скоро полили дожди, завернули холода, и однажды ненастным ноябрьским вечером Перчонок постучался к брату. Ему открыла племянница Варвары Сонечка, приехавшая к тетке. Увидев промокшего Перчонка, она ахнула и потащила его через темные сени в дом. Перчонок перешагнул через порог и невольно прищурился не то от яркого электрического света, не то от медного блеска самовара, важно отдувавшегося посреди стола.

Савелий, совсем отвыкший в своей конюховке от людей, топтался у порога, а Сонечка тянула его за рукав и ласково приговаривала:

— Чего не сметь-то? Не сметь нечего.

— Ну, хватит ломаться, — проворчал Игнат из-за стола, — проходи, садись, что ли!

— Чай да сахар, Варвара Тимофеевна, — поклонился Савелий хозяйке, которая, пыхтя, как паровоз, и усиленно работая губами, щеками и даже носом, прихлебывала с блюдечка шиповниковый отвар, ставший традиционным семейным напитком, так как он имел целительные свойства против многочисленных недугов хозяйки дома. Варвара откусила сахару, допила блюдечко, перевела дух, вытерла концом платка вспотевшее лицо и сказала, неприязненно оттопыривая губы:

— Пьем свой, а ты у порога стой.

Шутка эта показалась Сонечке неуместной. Она посмотрела на тетку кроткими, просящими глазами. А та налила в блюдечко, откусила сахару, строго посмотрела на Сонечку, еще строже на Савелия и продолжала:

— Садись, раз пришел, небось, не чужой. Ну-ка, мелюзга, марш из-за стола! Ишь, привыкли надуваться на ночь, как клещи.

За столом сразу стало просторно.

Девочки-погодки Манька, Танька, Санька и Гранька залезли на печь и, оттопыривая губы, совсем как мать, о чем-то спорили, диковато посматривая при этом на Перчонка. Близнецы Ванятка и Васятка немедленно взобрались на колени к дяде. Савелий пошарил по карманам, но ничего, кроме хлебных крошек, в них не было.

— А нам гостинца-то и не надо, — сказал Ванятка, который был побойчее брата. — Ты мне лучше кнут с волосянкой сплети, а Васятке мельницу сделай, наш-то тятька ничего нам не делает.

— Обязательно, — пообещал Савелий и погладил племянников шершавой ладонью по волосам.

Ванятка, разомлевший от непривычной ласки, посмотрел в лицо ему долгим взглядом больших пытливых глаз и глубокомысленно спросил:

— Дядь, а почему тебя мамка с тятькой никак не зовут, а все Перчонок да Перчонок?

— Не знай, брат Ваняша, — смущенно ответил Савелий, — такой уж, верно, я неудашный…

— Нет, ты хороший, — решил Ванятка. — Ты добрый, даром что Перчонок.

— А ну, брысь на печь, котята! — прикрикнула Варвара и, дождавшись, когда двоешки забьются в самый дальний угол печи, посмотрела на мокрые сапоги Перчонка и посоветовала: — А ты, удашный человек, сапожищи-то снял бы. Ишь, наследил, накопытил, как тяжеловоз.

— Я подотру, — сказала Сонечка, которой было жаль Савелия и стыдно за тетку.

— Тебе, девка, и без того дела найдется, — строго посмотрела на нее Варвара. — Садись шей что-нито, нечего перед мужиком толочься.

— Тетя! — болезненно поморщилась Сонечка.

— Девка! — сказала Варвара резко. — Или ты забыла, что в чужом доме живешь?

— Знаю, слыхала! — воскликнула Сонечка звенящим голосом, и, когда она наливала Перчонку чаю, руки у нее дрожали.

«Видать, и ей достается», — решил Савелий и вдруг остро пожалел и ее, и себя.

«Уйду», — подумал он, но тотчас же почувствовал, что уйти в свою промозглую нетопленную конюховку из этого тепла, от внимательных глаз и ласкового голоса этой девушки он не сможет.

Перчонок набрал побольше воздуха, словно приготовившись нырнуть в холодную воду, и сказал, искательно посмотрев на брата и его жену:

— Так я у вас покуда поживу…

Игнат нехотя кивнул. Помедлив, разрешила и Варвара:

— Ладно уж, живи покудова, небось, не чужой. Только пускай колхоз нам за тебя платит. На дармовщину нынче ничего не делается.

Чтобы не стеснять семью брата, Савелий уходил на конный двор, пока все еще спали. Приходил он только к ужину. За столом Варвара хмурилась и обращалась к Перчонку с одним и тем же вопросом:

— Долго ли мы тебя, болезный, пестовать-то будем?

— Тетя! Чай, он не ребенок, чтобы его пестовать, — вмешивалась Сонечка и, как могла, старалась помочь Савелию.