Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

Тот заметно мрачнеет. Чего-то я такое… Переборщил, кажется. Но продолжаю с той же фамильярной сатирой в голосе:

— Давай-ка, Игоречек, жми на педали. Отвезем кинозвезду, куда ей заблагорассу…

Он неторопливо оборачивается. Глаза его округлены внимательным созерцанием моего лица и напряженно пусты.

— Слушайте, — роняет он сквозь стиснутые зубы, — поэты и актеры… Я хоть убог в сравнении с сиятельностью и широтой ваших интеллектов, но я не вещь. Не продаюсь и навроде гаечного ключа не используюсь. Так что… Пожалуйста, освободите салон. Вы, — брови его сдвигаются в сторону Марины, — не забудьте сумочку. Ты же, друг Вова, номерочек.

— На прощание, Игорь, — отзывается Марина, — хочу заметить: вы излишне прямолинейны. Это ваше самое сильное качество и самая слабая сторона. Она вызывает… ироническое уважение.

После она забирает сумку, я — номерочек, и в подавленном состоянии мы освобождаем салон. Я что-то цежу, морща лоб, типа: псих он, Игорь, дурак, обидчивый, вообще — пустяки, не бери в голову, но ответом мне служит утомленный вздох и презрение в суженных глазах, выискивающих в потоке машин такси. Вот и такси, но составить компанию мне не удается: она с треском захлопывает дверь, кратко бросая вылупившемуся на ее лицо шоферу:

— Вперед!

Стою, тупо изучая цифры и буквы на своем номерном знаке. Краска на буквах и цифрах облупилась и вспучилась от ржавчины. Надо обжечь, зачистить, обезжирить и покрасить вновь — так Игорь поучал час назад…

Еще такси. Сесть в него опять-таки не удается: из-за спины выпрыгивает проворный гражданин в темных очках, в европейской кепке с блинчиком пуговки на макушке и вмиг оккупирует машину. Я вижу его щеку, сведенную в злорадной ухмылке, и неожиданно узнаю в нем режиссера.

Снова такси, но тут вспоминается, что бумажник забыт дома, я располагаю какими-то копейками, и потому ничего не остается, как тащиться на остановку автобуса. Игорь — сволочь. Маринка — стерва. Я — идиот.

Вернулся муж с огромным чемоданом.

Радость встречи, изучение заграничного содержимого чемодана, восторг перед обновками, во взаимоотношениях — согласие и уступчивость, ночь — как брачная, короче — разлуки имеют большое и полезное значение, они — спасательный круг в штилях и штормах топящего нас семейного быта.

Неделю жили как молодожены. Затем — началось!

Пришел со спектакля. Побродил по квартире, поиграл желваками, высказался относительно пыли на серванте и на телевизоре.

— Яблочки вот, — угодничала я, стараясь не нарываться. — Весь день по магазинам…

Брезгливо взял яблоко. Надкусил, перекосился и хамски бросил на скатерть:

— Тьфу, деревянные какие-то…

Заставляю себя оставаться терпимой и благожелательной. Дергаю плечом, беру яблоко за хвостик, несу в кухню.

— Ужинать будешь? — вопрошаю бесстрастно. — Что приготовить?

— То же, что и своим любовникам… Володе этому…

— Что-что? — присаживаюсь в кресло, морща лоб в недоуменной сосредоточенности.

— Ты передо мной не играй… в невинность помыслов и восприятий! — подскакивает он. — Такие доказательства, что…

Страх. Панический. Но мысли отстраненно-ясны… Откуда? Режиссер…

— Постой, — говорю хладнокровно. — Откуда информация, знаю. Знай и ты. Режиссер этот лип ко мне, как оса к арбузу. И чтобы избежать этого лиха, пришлось…

— Пришлось! — подтверждается саркастически.

— Да надоели они все… — произношу с непринужденной досадой. — У одного не выгорело, решил выместить неудачу, приписав все другому. А другой тоже хорош. Измучил. Преследование какое-то. Еле отшила. Ну неужели ты не знаешь эту публику? — продолжаю с обреченной укоризной. — Злобные, завистливые пауки с патологической страстью к интригам и сплетням. И неужели думаешь, что я настолько не уважаю себя и тебя… Я же женщина! — уже кричу со слезами. — Ты усвистел в свою заграницу, а мне — крутись! Отбивайся. А потом выслушивай от тебя… Конечно, попробуй тут поверить! Наставила рога и ломает оскорбленную добродетель! — Меня трясет от обиды.

Давно заметила, что лучший способ разубедить кого-либо в сомнениях относительно себя, если нет реальных аргументов, — высказать эти сомнения самой.

— Значит, ничего не было? — презрительно говорит он. — А как же…

— Да послушай ты! — отмахиваюсь яростно и рассказываю, как избегала ухаживаний режиссера, строя глазки дурачку сценаристу, возомнившему, в свою очередь, черт знает что и тоже в итоге схлопотавшему плюху.

Муж впадает в безысходное, молчаливое неверие, но истинное неверие сломано. Спать ложимся, теснясь к разным краям кровати, разобиженные, но в душе примиренные.

А разве я лгала ему? Ну… если самую малость. Ведь то, что было, — бредовый сон, я сама осудила себя и… неужели этого мало? Неужели нет прощения?

Ладно. Утро вечера… Утром останется лишь тень обиды. Поверит! Я поверила, и он поверит. Интересно, кстати, как он там… гастролировал.

— Интересно, кстати, как ты там… — говорю сердито. — Еще неизвестно, к кому надо предъявлять претензии в плане супружеской верности!

— Да уж! — доносится сонно и сдавленно.

А в самом деле… Он-то как? Ну да если и было у него что, тогда квиты. Но не было, наверное… Спать!

Проснулся среди ночи, задыхаясь, в поту, изнемогая от кошмарного сна, отступив оставившего ошеломленность чувств и вязко застрявший в глотке комок ужаса, хрипом рвущийся наружу. Сел, отдышался, растер грудь, унимая испуганно колотившее в ребра сердце.

В новой моей квартире стояла гулкая, необжитая тишина, пахло свежими обоями и олифой. Поправив одеяло, сползшее с плеча Ирины, натянул на голое тело свитер, прошел на кухню. Уселся в полумраке серенького рассвета, блекло высветлившего такой же серенький пластик новенького, вчера приобретенного кухонного гарнитура. Сидел, тяжело соображая нудно звеневшей головой: как быть? Как избавиться от вгрызшейся в меня клещом мании преследования, когда за каждым звонком в дверь чудится милиция, обыск и сразу всплывает в памяти «Волга» с фальшивым номером кузова, увесистый пакет с долларами и рублями, бестолково перекладываемый из гаража в подкладку старой шубы, из подкладки — в угол под ванной… Родители, анализируя мое процветание, все настойчивее пророчествовали об обязательном возмездии закона, Ирина тоже подозревала нечистое и, хотя помалкивала, безропотная душа, про себя огорчалась ежеминутно. А я был захвачен инерцией. Но сейчас, сгорбленно сидя на кухне, думал, что пора кончать с нервным образом жизни, источившим все мои силы. А ведь как я мечтал и об этих деньгах, и о престижной машине, и о всякого рода барахле… Да, с мечтами надо поосторожнее, иногда они сбываются. Составился план: переход в КБ, регистрация с Ирочкой и разговор с Михаилом — дескать, завязываем напрочь.