Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

— Пошел я в столовку, пожалуй что, — А то чай этот с философией вприкуску… Живот подвело!

К Бегунову он заглянул под вечер, но неудачно: у директора сидел заместитель министра Антонов, дверь кабинета бдительно охранялась секретарем, и Прошину указали на кресло.

Пришлось ждать.

Сначала он нервничал, кляня высокопоставленное препятствие, потом успокоился, придвинул кресло к батарее, уселся, упершись локтем в низкий подоконник, заставленный горшочками с какой-то непривлекательной растительностью, закурил и, глядя на сгущающиеся за окном сумерки, погрузился в опустошенное оцепенение.

В «предбаннике» звенели телефоны, шла возня с бумагами, дробно и сухо, как швейная машинка, стрекотал телетайп…

И вдруг — взрыв тишины. Торжественной и напряженной, какая обычно предшествует взрыву бомбы. Главная дверь НИИ отворилась, и появился Антонов. Точнее, его живот. А уж затем пегие седины, очки в золотой оправе, дородное, суровое лицо…

— Наконец-то, — отчетливо, с ленцой вырвалось у Прошина. — Наговорились. Бонзы.

Голова Антонова медленно повернулась в его сторону.

— Простите, — осведомился тот с грозной иронией. — Я отнял у вас время?

— Было дело, — рассеянно кивнул Прошин, отыскивая глазами пепельницу.

Бросить окурок в горшочек с казенной флорой, куда до того стряхивал пепел, было неудобно.

На лице Антонова явственно проступило удивление с первыми признаками нарождающегося гнева.

— Вы тут работаете? — спросил он, глядя на Прошина, как психиатр на пациента — с каким-то сочувственным презрением.

— Да, — сказал тот чуть ли не с сожалением. — Работаю, знаете ли… — И опустил окурок в пустую склянку из-под клея, заткнув ее горлышко пальцем. — Начальником лаборатории.

Ему почему-то хотелось вести себя именно так. Непочтительно. Странное дело, но подобное желание при встречах с начальством возникало у него едва ли не постоянно.

— Извините, а фамилия ваша?.. — с неблагожелательным интересом вопросил Антонов.

— Прошин, — устало ответил тот. — Все?

— Нет, не все, товарищ Прошин, — веско сказал Антонов. — Я вижу, вас не касаются приказы о курении в отведенных для этого местах…

— Ай, — сказал Прошин и, словно обжегшись о пузырек, поставил его перед замеревшим секретарем. — Виноват!

Из пузырька зыбкой серой змеей тянулся дым. Уголок сигареты шипел, расплавляя засохшие на дне остатки клея, и отчетливое это шипение заполняло наступившую паузу.

— Виноватых бьют, — сообщил Антонов и гадливо посмотрел на склянку. — Я объявляю вам выговор.

Он потоптался, раздумывая, что бы сказать еще, но лицо Прошина выражало такое глумливое смирение, что слов у Антонова не нашлось: он пронзил наглеца фотографическим взглядом, буркнул какое-то междометие, в котором угадывалось «сукин сын», и, твердо ступая, вышел.

— Ну, я к директору, — сказал Прошин секретарю.

Секретарь восхищенно безмолвствовал. Прошин вошел и каблуком затворил за собой дверь.

Бегунов, склонившись над столом, что-то быстро писал.

— Привет! — сказал Прошин довольно бодро. — Верховодим нашей бандой?

Бегунов передвинул бумаги и поверх очков строго уставился на него.

— Пришел отвлечь, — сказал Прошин, усаживаясь рядом. — Вот, — он расстегнул папку розовой кожи с инкрустацией, — заявки на детали. В отдел снабжения.

— По-моему, — отозвался Бегунов недовольно, — на это есть мои заместители, Далин, например… — Он небрежно подмахивал кончики разложенных ступеньками листов.

— Заявки — предлог, — сказал Прошин.

Он заметил, что Бегунов подписал абсолютно чистый лист, прилипший к остальным, но промолчал.

— Слушаю… — Бегунов откинулся в кресле и потер глаза.

— Я решил писать докторскую, — раздельно произнес Прошин.

— Да? И на какую тему?

— Тонкий вопрос, — вздохнул Прошин, оглядывая загромоздившие углы кабинета модели спутников, радиотелескопов, высокие, задрапированные окна, фикус. — Создание на базе кандидатской более весомой работы. Ты как насчет научного руководства?

— Не понял, — сказал Бегунов. — Тонкий вопрос насчет создания или насчет руководства?

— В таком случае, — сказал Прошин, — два тонких вопроса.

— Я помогу, — с сомнением проговорил Бегунов. — Только… кандидатская, насколько представляю, труд законченный. Красивое решение сложной задачи. И никаких ответвлений…

— Есть ответвления, — перебил Прошин. — Нашлись.

— Ну, давай, — сказал Бегунов. — Излагай.

Прошин изложил.

— Неинтересно. — Бегунов задумался. — Бесполезно, понимаешь? Огромное исследование, расчетов уйма, а ради чего? Это называется рубить мыльные пузыри топором. Хлопотно.

— Похлопочем. — Прошин откусил заусенец на пальце и сплюнул его через плечо.

— Но ради чего? — повторил Бегунов.

— Ради того, — объяснил Прошин, — чтобы стать доктором. Наук.

— Ну, знаешь, — сказал Бегунов. — Это не разговор.

— Начинается, — с тихой яростью констатировал Алексей. — И тут мордой о паркет! В чем дело, а? Курс политики по отношению ко мне меняется, что ли? Я в опале? Самая пакостная работа — мне, в Австралию — Михайлов, с диссертацией — шиш…

— Ты… не горячись, — урезонил его Бегунов. — Работа у тебя замечательная. В Австралию надо отправить радиоастронома. Ты не радиоастроном. А если о диссертации, то помилуй — какая же это диссертация? Халтура. И тут я тебе не пособник.

— Халтура, — подтвердил Прошин, остывая. — Но мне необходима бумага. Путевка на большую административную работу. Кто я с этой кандидатской? Тьфу. Она у каждого третьего. Но каждый третий наукой занят или по крайней мере верит, что занят, а мне-то обольщаться не с чего! А ходить всю жизнь в полуученых, полуначальниках… Уж лучше что-то одно и безо всяких «полу». Я выбрал амплуа чиновника. Меня оно устраивает. А твоя щепетильность… Слушай, это же глупо! Кто-кто, а мы-то с тобой знаем, какой иногда бред защищается…

— Если защищается, — сказал Бегунов, — то не при моей помощи.

— И все же я готов стать исключением в твоей однообразной практике, — с веселой наглостью заявил Прошин.

— И напрасно, — сказал Бегунов. — Потому как считаю исключение в правиле коррозией правила.

— Интересная мысль. — Прошин, паясничая, воздел глаза к потолку. — Как думаешь, выпускают правила из нержавеющих материалов?

— Вот что. — Бегунов вновь склонился над бумагами. — Мысль свою доразвей на досуге, а пока скажу одно: будет хорошая идея — приходи. Не будет — не обессудь. И хотя пули логики ты отливаешь превосходно, мой лоб они не пробьют. Работай. Думай. А пролезать окольным путем, сдирая шкуру, не рекомендую. Кривой путь — это путь в тупик.

«Удивительно, — думал Прошин. — И он выбился в академики… Сколько же у него врагов? Нет, надо быть гениальным и чистым, чтобы перешагнуть расставленные против тебя рогатки, даже не заметив их. Вот они — благость и счастье таланта».