Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

— С этим нужно бороться?

— Я полагаю так: бороться с этим… хлопотно. Потом, стать «своим» проще, нежели лезть во всякие драки и более того — побеждать в драках. Тут есть, конечно, элемент гиперболы, но подчас не столь важны средства выражения идеи, сколько сама идея. Вы меня понимаете, знаменатели у нас, уверен, одинаковые…

— Что-то не пойму… — Прошин хмуро посмотрел на собеседника. — Вы хотели со мной поговорить, по-моему…

— А, вас интересует деловая часть? — Поляков изобразил оживление. — Пожалуйста. Про погоду, как полагается в светском обществе, мы… обсудили. Итак. Для начала хочу заметить о себе как о человеке практического склада ума. Это, уверяю, неплохая черта характера, и во многом благодаря ей я доктор наук, заместитель директора и тэ дэ. М-да. Так вот. Меня всегда интересовал ваш институт. Прекрасный институт! Широкие международные связи, чего не сказать о нас… Специфика! — Он вздохнул. — Многих ваших я знаю. Но мне хотелось бы подружиться, ну…

— Со мной, например, — подсказал Прошин.

— Да, — кивнул Поляков. — Где-то так…

— Подружились, например, — продолжил Прошин.

— И хватит, — откликнулся Поляков. — На первый раз. А на следующей недельке жду вас у себя. Хлопнем по рюмашке, поговорим…

— Опять о социальном зле?

— Ну а чего… О диссертации вашей, если хотите. Трудности у вас есть?

— Есть. Над диссертацией нет руководителя, в диссертации нет идеи.

— А Бегунов? — Поляков ковырял спичкой в зубах.

— А Бегунов — честный человек.

— Но у него должен существовать заряд либеральности по отношению к своему сыну хотя бы?

— Заряд уже выстрелил. — Прошин сложил пальцы «пистолетиком» и надул щеки.

— Это плохо, парень… Кстати, давай на «ты»… — Спичка соскользнула, переломилась о десну, и Поляков зашипел от боли.

— Давайте на «ты», — согласился Прошин.

— Значит, на следующей недельке?

— А если попозже?

— Жду звонка, — Поляков, страдальчески причмокивая, вытащил из бумажника карточку. — Мои координаты.

Прошин, не глядя сунул бумажку в карман. Затем встал, выглянул в коридор… Гости уже целовались, запаковываясь в шубы. Андрей убирал со стола останки пиршества.

— Народ разбегается, — сказал Прошин, не оборачиваясь. — Пора и нам… Вас подвести, сэр?

— А… у тебя машина есть? Какая?

— Скромного черного цвета, — сказал Прошин. — Называется «ГАЗ-24», «Волга». Ну… подвезти?

— Я своим ходом… — Поляков застенчиво улыбнулся. — Я тоже с машиной… Беленькой, правда. Но названия схожи — «Вольво».

В воскресенье, пересилив себя, Прошин встал пораньше, облился холодной водичкой и, покуривая традиционную мятную сигаретку, полез на антресоли — за лыжами. Идея поразмяться возникла вчера, когда, голышом выйдя из ванны и встав перед зеркалом, он с удивлением и неприязнью открыл, что катастрофически обрюзг. Мышцы заплыли жирком, кожа одрябла… Это его всерьез испугало. Здоровье физическое он ценил необыкновенно.

— Опустился! — рычал он, выволакивая из антресолей и с грохотом бросая на паркет пластиковые башмаки, бугель и лыжные палки. — Вот тебе обжираловка, валяние в постели, сигареты проклятые! Все, курево — к черту, он главный акционер всех табачных концернов и лавок! Подъем — в шесть, час — зарядка; секция каратэ, бассейн, сауна… В здоровом теле — здоровый дух. Враки, конечно, чаще — наоборот… Но дух, это бог с ним, с духом…

…Декабрьское утро ворожило глаз своей тишиной и светлостью. Пыль мелких снежинок искрилась в воздухе. Голубые сугробы тяжело обвисали с крыш. Раскаленный шар восходящего солнца стыл в дымном морозном небе, окрашивая нежно-розовой пастелью кирпич домов. Сиял гордой воздетой шпагой шпиль МГУ, вздымавший громаду своего камня из паутины голых яблоневых садов.

Гудела печка, хрустел ледок под колесами, и бело-голубой мир, залитый солнцем, по-утреннему обновленный, был словно околдован каким-то праздничным весельем зимы.

И вот знакомый домик, ютящийся на склоне горы, красная рогатка мачты подъемника… Все это когда-то создал он, Прошин, заразив увлечением своей юности — горными лыжами — едва ли не половину НИИ; выбил деньги, создал секцию, договорился о предоставлении склона с городскими властями, а затем, не то охладев к реализованной идее, не то обленившись, предоставил инициативу другим — тем, кто докрутит гайки, уберет мусор… А он, как сегодня, с патриаршим достоинством нанесет визит, покатается всласть, похлопает по плечам прошлых единомышленников, пекущихся ныне о его детище, и без забот покатит обратно.

Солнце поднялось уже высоко, ровно и плотно заливая холмы. Сухой морозный воздух щекотал горло.

В отдалении простирались городские окраины: серые бесконечные новостройки, проплеши пустырей, черные неровные зубья заводских труб и над их оскалом — сиреневые кляксы дыма.

— Алексей Вячеславович на пути к здоровому образу жизни!

Порошин обернулся. Лукьянов. Рядом с ним — внуки — мальчик и девочка в толстых, домашней вязки, свитерах.

— Любуетесь на дымы? — Лукьянов указал палкой на городскую панораму. — Вы знаете, я тоже смотрю и понимаю Романа. Он умница, пусть эгоист и слабак. Здесь, на этой горке, мы как белые медведи в бассейне зоопарка. А он хочет туда, где торосы, и вообще… Он ценит жизнь и поэтому меняет наши суетливые городские утехи и эти «горки здоровья» на неудобства и горы настоящие. Ну, вы катайтесь, — подтолкнул он вмиг оживившихся ребятишек. — Но осторожно… С середины… Вы слышите? — А те уже летели вниз, лихо огибая вспучившие трассу бугры в темных подпалинах оголенной смерзшейся почвы.

«И ведь в этих детях, в заботах о них, для него смысл!» — Прошин с любопытством, будто впервые, осмотрел Лукьянова с ног до головы.

— Они вымотали из меня все нервы! — поделился Лукьянов, перчаткой отирая лоб. — Кстати, вы поосторожнее, снега мало… Вон напоминание для лихачей… — Кивнул на противоположный холм. Высившуюся там полуразрушенную часовенку окружало заброшенное кладбище. Снежная вата свисала с покосившихся крестов; вороны, притихнув от холода, жались друг к другу на гнилых могильных изгородях.

— Птички и те сегодня не каркают, — сказал Прошин. — В вас заложен потрясающий талант предостерегать людей, Федор Константинович.

— Предостережение — суть проявления доброжелательности, — сказал Лукьянов. — А у меня к вам разговор… Не знаю, уместен ли, поскольку связан с работой…

— Бога ради. — Прошин захлопнул «лягушку» крепления и нетерпеливо притопнул лыжей.

— Вы… оказались неправы в отношении многоячеечного датчика, хотя ссылались на медиков. Я все выяснил.

— Да? — растерялся Прошин.

— Да. Сканирующий датчик гораздо удобнее.

— Слушайте, — сказал Прошин мрачно. — И запоминайте. Первый вариант представляется мне, руководителю, вполне приемлемым. И точка. — Он натянул очки, и в мире, отделенном от глаз желтой пластмассой светофильтров, будто вспыхнуло еще одно солнце. — И вообще, — прибавил примирительно, — не портите себе нервы. Их нигде не ремонтируют. — Он приветственно поднял ладонь и ринулся вниз.