Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

— О’кей, — сказал я. — Не дрожать от страха.

…— Как ты… чуть на сотенку-то не накололся, — позлорадствовал Михаил на улице. — Нашел место тоже! Парапсихолог хренов! Ты одно дело с другим не путай, понял?

— Чего он… лысеет-то? — смущенно кашлянул я, сознавая правоту товарища. — Молодой вроде…

— От ума, старик. Ученый.

— От какого еще ума? Что, у него мысли так череп распирают, что аж волосья выскакивают?

— Это ты у него спроси, — отрезал Михаил, с интересом рассматривая доллары. — Ну как? Будем звонить тому хмырю? А? Надо же выручать человека из беды… Мамашка у него в больнице, жениться надумал, а тут еще тюряга светит… Или врет? Хотя, знаешь, чего ему врать? Он дохлый такой, на студента похож. Что оттуда — ни в жизнь не скажешь! А за нами не следят? — Он обернулся.

— Кому ты нужен, — сказал я. — Христопродавец…

В субботу утром, закупив две бутылки проклятой и тайно похитив из тещиных припасов банку маринованных огурцов, отправляюсь в гараж. Наблюдать за ремонтом машины. Гараж — это благо, тем более кооперативный, поскольку уж если на данной территории кое-кто убедил кое-кого поставить в генплане города крест, то теперь снесен кооператив может быть только путем прямого ядерного попадания. Так что в смысле стабильности кооперативный гараж в нашем бушующем мире — одна из твердынь и истинных ценностей. Не знаю, что представляют собой иные товарищества, но наше автолюбительское сообщество являет собой довольно-таки специфический коллектив, обозначенный нашим участковым как банда. В местных властных структурах кооператив также характеризуется автопритоном с контингентом, олицетворяющим социальное зло во всех ипостасях и на всех поприщах. Народ разный: врачи, работники мясокомбината и культуры, из ГАИ, конечно, из торговли — обычной и внешней, один журналист — это я, агент Госстраха Игорек — двойной мой сосед — по дому и гаражу; еще всякие. Боевой коллектив. Все теснейше связаны между собой коммерческой взаимовыручкой по житейским вопросам и взаимонадувательством по проблемам, касающимся автомобилей: перепродажей друг другу запчастей, красок и, главное, по ремонту машин. По данному направлению в кооперативе действует целый клан, составляющий треть, подозреваю, пайщиков. После рабочего дня в ведомствах и учреждениях, а частенько и во время этого дня, многие трудятся в личных гаражиках согласно своей второй неофициальной специализации. Существуют у нас жестянщики с наборами всех существующих на свете молотков и выколоток; сварщики, чьи боксы ломятся от баллонов с кислородом и ацетиленом, маляры, мотористы; один сотрудник ведомства внешней торговли владеет стендом-компьютером, выверяя на нем сход-развал колес, и от соседней госорганизации в гараж его проведен телефон для оперативной связи с клиентами. Имеется у него, как, впрочем, и у многих, пристроечка типа «комнаты отдыха» с телевизором, сервантом и кушеткой, где, поговаривают, он принимает гостей — женского, в основном, пола. Свои машины половина пайщиков держат на улице, предназначая гараж как средство производства для автомобилей клиентов. Дай разрешение на частные автосервисы — и эта система рассыплется по всему городу, обеспечивая нужды граждан, но покуда закон того не позволяет, подпольное предпринимательство концентрируется под крышей и личиной дозволенного товарищества. Правда, неделю назад у нас побывала какая-то фискальная комиссия, и кое-кто, по-моему, крупно влип, ибо в кооперативе обнаружили несколько угнанных машин и кучу краденого имущества с объектов народного хозяйства. Три гаража по крайней мере опечатали. И где сервант и телефон — там тоже крик стоял. Короче, накрыли малину. Но да толку! Комиссия — явление редкое, а малина — это тенденция… Неукротимое движение общественного сознания. К дополнительным дензнакам. И хрен его какая комиссия остановит. В фельетонах, которые я по долгу службы редактирую, это обозначается рвачеством и мздоимством, стремлением жить, чтобы есть, а не наоборот, как того требуют высокие духовные принципы коммунизма, но я-то знаю, кто эти фельетоны пишет… Представители того же племени пожирателей. Отъявленные представители, я бы сказал. К ним, увы, отношусь и я, хотя пытаюсь трепыхаться, как попавший в силки воробушек. Игорь Егоров, к которому я сейчас направляюсь — также наш собрат, и деньги для него — свет и истина, хотя юмор, ум, еще не увядшая способность чистосердечно оказать помощь — привлекают. Но чем кончит он? Сейчас жизнь проста: сшибает левые рубли в Госстрахе по будням, а в выходные те же рублики нарабатывает в смотровой яме гаража благодаря побочной квалификации специалиста по ходовой части. А что дальше? Но чем, собственно, лучше я? Специфика халтуры поизящнее? А потом, ведь иду я сейчас к нему на поклон и конечно же возрадуюсь, когда закончит он ремонт моей колымаги; возрадуюсь как невероятной удаче…

Странная штука — автомобиль… Сродни наркотику. И культ его непоколебим, ибо привязанность тут едва ли не органическая… Что означает наша кооперативная суета для тех, кто в нее вовлечен? По сути — удовлетворение духовных, пусть и нелепо, потребностей… С одновременным извлечением материальной выгоды. Идеальный вариант! И я тоже — сознательно и обреченно — приношу себя в жертву идолу на колесах, ставшему неотъемлемой частью моего бытия, и отними его — образуется брешь, которую неизвестно чем и заполнить… Дожил! Теперь — о врачевании идола. Сосед мой вызвался устранить повреждения кузова на пару с неким Эдиком, личностью откровенно темной, даже наши ястребы-ремонтники якшаться с ним опасались и хныкали, что жулик, обдирала и сачок. Игорь, впрочем, малый резкий, отважный и в тандеме с этим гангстером от автомобиля главенствовал.

Подхожу к своему боксу. «Жигуль» мой мерзнет на улице, а в гараже стоит «Волга» старого образца. Под «Волгой» горит свет, звякают ключи.

Со стула поднимается Эдик, человек атлетического сложения. Лицо его светится радостью встречи, и мне протягивается грязная лапа с дешевым перстнем. Я с омерзением в душе и с ответной радостью на лице пожимаю лапу. Даже спрашиваю: как, мол, жизнь?

— Выпьешь, станет легче, — уклончиво отвечает Эдуард, и я, понимая намек, вытаскиваю из сумки проклятую и огурцы.

— Это я… уважаю! — говорит Эдик. — Это — начало! Тут вот халтурен подвернулся, — как бы извиняется он за «Волгу». — Дел еще на минуту. А дальше — я ваш слуга.

«А слуга всегда лукав с господином», — думаю я, но замалчиваю эту мысль.

Из ямы вылезает Игорь. Комбинезон, припорошенное мелкой крупой грязи лицо, на шее, на цепочке, — серебряный доллар. Вместо нательного креста, что ли?