Георгий Лезгинцев - Инженер Северцев

В комнату вошли двое — Степанов, крупный, с проседью мужчина, директор большого Кварцевого рудника, и седой, стройный секретарь Дальнего райкома партии Рудаков.

Яблоков познакомил их с Шаховым и Северцевым и обратись к Степанову, сказал:

— Виталий Петрович, учти, что Николай Федорович Шахов теперь твое начальство, Кварцевый рудник отошел в его совнархоз. Михаил Васильевич Северцев его заместитель, тоже твое начальство.

— Как говорится — начальников много, хозяина нет, — буркнул Степанов и озорно подмигнул Рудакову.

— Вот еще один бунтарь, под стать тебе, Михаил Васильевич, вы и разбирайтесь с ним, что к чему, — заметил Шахов, он понял, что Степанов — мужик тертый, с норовом.

— А что тут разбираться? Вот мы с Сергеем Ивановичем Рудаковым построили Южный рудничок из дерева и камня, в тайгу их не завозить, а Кварцевый из металла и бетона грохаем, он в десятки раз больше Южного, можно сказать наша гордость. Словом, такое кадило раздули, что чертям тошно, а тут реорганизация, будь она неладная, подоспела, и все застопорилось. Фонды министерские аннулированы, переданы совнархозам, а те еще силы не набрали. Нужно монтировать трубы, кабели, электромоторы, а где они? Цемент обещали начать поставлять в четвертом квартале, — значит, год у строителей пропал. Девица, которая выписывает наряды успокоила меня: вы, говорит, как получите цемент, наваливайтесь всем скопом на бетонные работы и наверстаете время. А я ей отвечаю: женщина вынашивает ребенка девять месяцев, но это вовсе не значит, что девять женщин могут проделать то же самое за месяц. Девица долго соображала и, поняв, переправила наряд на третий квартал, — пробасил Степанов.

Мужчины засмеялись. Яблоков предложил спуститься в буфет, когда еще придется им обедать?

За чаем с бутербродами они разговорились.

— Райком партии очень обеспокоен положением дел на стройке Кварцевого рудника, — поддержал Степанова Рудаков и стал подробно объяснять причины этого беспокойства.

Шахов выслушал секретаря райкома и сказал, что завтра вылетает в Сибирь и на месте рассмотрит все нужды строящегося рудника, но заранее предупредил Степанова, что бы он на многое не рассчитывал.

— Что-то будет теперь с нами, кому нас подчинят в совнархозе? — спросил Степанов.

— Создадим горное управление, — неуверенно ответил Шахов, он еще и сам не знал, утвердят ли представленную им структуру.

— Самое главное при реорганизации — не потерять специализацию отраслей, чтобы сапожнику не поручили печь пирожные, — в раздумье сказал Степанов.

— У нас есть положительный опыт двадцатых годов, — заметил Северцев.

— В те годы наше народное хозяйство давало продукции за год столько, сколько мы сейчас, наверное, производим за неделю; да и отраслей, подсчитай, не столько было, — гнул свое Степанов.

— Дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток, — отшутился Северцев, хотя сам разделял обоснованное беспокойство директора Кварцевого рудника…

…Только к вечеру Шахов и Северцев выбрались из прокуренных кабинетов на улицу. Холодный пронизывающий ветер гнал над шпилем высотного здания серые клочья туч, накладывая на скользкие тротуары желтые заплаты из опавших листьев, волочил вдоль улицы обрывки газет.

— Ну как, перебродило у тебя?.. — устало спросил Николай Федорович.

Северцев пожал плечами. Он не знал, что ответить. Прежнее решение уже не казалось единственно верным…

Тогда Шахов спросил в упор:

— Поедешь со мной или намерен преследовать ее?

— Не знаю, — сказал Северцев.

— Она все время металась между долгом и чувством. Победил долг, вернее, жалость к обреченному мужу, — напомнил Шахов.

— Я сойду с ума, — сказал Северцев.

Шахов внимательно присмотрелся к нему.

— Бодрый взгляд в ближайшее будущее… — сказал Николай Федорович. — Да мы не ревнуем ли часом?.. Ну, если уж ты разыгрываешь из себя такого Отелло… так слушай, дурень! Ведь она же уехала не с ним, а при нем!.. Неужели твоя глупая башка не способна уразуметь эту разницу?.. Господи батюшки, и я еще должен ему объяснять!.. Да ты задумался бы хоть раз над моим-то положением во всей твоей истории…

Северцев закурил.

— Она вернется к тебе, Миша.

— Когда? — зло спросил Северцев.

— Есть вещи, о которых не принято спрашивать, — сухо сказал Шахов.

— Все это так, но поймите и меня… Жизнь-то пустая стала, смысла в ней нет…

— Не кощунствуй, Михаил. От тебя такое не хочу слышать! Ишь ты… поглядите-ка на него, каков! Лишний человек второй половины двадцатого столетия! Лорд Байрон наших дней… Он, видите ли, смысл жизни потерял! Оцените его высокоблагородное страдание! Стыдно мне за тебя, Михаил…

Они разговаривали друг с другом и вслух и безмолвно.

Северцев мысленно спрашивал себя: что подразумевал Николай Федорович, когда сказал, что Валерия вернется? Шахов досадовал: как же не понимает Михаил, что Валерия Сергеевна не могла прийти к нему. Что будет — время покажет. Во всяком случае, до конца дней Павла Александровича она останется там — не любовь заставляет ее поступить так, а острое чувство долга и сострадания. А может быть, она и не вернется? Как сможет она сделать это после всего, что произошло и произойдет? Шахов этого не знал. Но думал, что в конце концов она вернется. Он верил в любовь.

Северцев понимал, что, пока жив Павел Александрович, с Валерией он не встретится. И все-таки он будет ждать ее, ждать всегда, всю жизнь. Где бы она ни находилась, он будет спрашивать, возвращаясь домой или в гостиницу, не разыскивала ли его приезжая женщина… И может быть, однажды, когда он механически задаст свой вопрос, ему вдруг ответят — она была… Северцев вспомнил, как ему пришлось блуждать в темных выработках, разыскивая выход на поверхность. Яркий свет брызнул совсем близко, а выхода там не оказалось. Но он все же нашелся… Так будет и с их любовью.

— Кто бы мог подумать, — говорил вслух Николай Федорович, — что инженер Северцев так убого представляет себе смысл жизни. Он и она — вот и весь мир. Она осмелилась покинуть его. Для него пропал смысл жизни. Как красиво! И как глупо. Конечно, какие могут быть после этого разговоры о всяких плебейских совнархозах. Для аристократии духа!

Северцев невесело усмехнулся:

— Николай Федорович! Разве вы не видите, что я еду с вами? Но не подумайте, что вы меня убедили своим криком. Просто, куда же мне теперь деваться одному!.. Всю жизнь я — как сезонник: куда-то ехал строить, осваивать, реконструировать — и опять строить… Жизнь прошла на стройке, — с мягкой грустной улыбкой говорил Михаил Васильевич.

Многое смешивалось сейчас в его душе: боль, и облегчение, и тревога.

Шахов взял его под руку.