Александр Кузнецов - В синих цветах

— Я днем не спал, когда ты со своей бабушкой разговаривала.

— Она мне не бабушка, а мать, — небрежно поправила его Катька.

— Разве мамы такими старыми бывают? — удивился Сергей.

— Бывают.

— А почему?

— Не знаю, — грубо отрезала Катька. — Ты игрушку Гуруму сдавал? — подозрительно оглядев тумбочку Сергея, перевела девчонка разговор на новую тему.

— Какому Гуруму? — не понял Сергей.

— Мамлиеву. Он в заразном изоляторе с корью лежит, — укорила Сергея Катька. — Знаешь, какая там скучища?

— Нет, — признался Сергей.

— У Гурума, правда, карантин скоро кончится. Но все равно… Каждый из нашей палаты ему игрушку посылал, — не унималась Катька. — Когда Гурум выздоровеет, игрушки все сожгут, потому что они заразные… Какую тебе для него не жалко?

Сергею стало жалко сразу все игрушки из тех, что стояли у него на тумбочке. Даже те, что остались дома, в сравнительной безопасности, и то было жалко…

— Я не знаю… Может быть, у Гурума все такие игрушки уже есть…

— Хорошую давай, — озлилась девчонка. — К Гуруму никто не ходит. Где ему игрушек взять? А болеть скучно… Одна Маша ему игрушки носит. Покупает… И мы все дали…

— Ну ладно, — тяжко вздохнул Сергей. — Я вот эту пожарную машину отдам… Хорошо?

— Давай, — смилостивилась Катька.

— А кто ему мою машину отнесет?

— Маша, конечно.

— Какая Маша?

— Ты, что?! Псих??? — Других слов у Катьки для Сергея не нашлось. — Машу не знает, — От возмущения Катька даже руками замахала…

И еще долго негодующе смотрела на Сергея, задыхаясь от бессилия сформулировать, высказать свое презрение в адрес такого невежества.

Когда досыта накурившись, Сергей вернулся из тамбура в вагон, он увидел притулившихся рядом с девчонкой Вовку и Катьку. Уронив головы, оба забылись, ушли в сон, убаюканные ритмичным перестуком колес.

Опустив на пол спортивную сумку Вовки, Сергей уселся рядом с Ленкой.

— Когда же отец к вам перебраться успел?

— Только вы курить ушли, рядом с тетей Катей место освободилось, — охотно зашептала Ленка. — Вы, наверное, целую пачку за это время выкурили?

— Меньше гораздо, — усмехнулся Сергей.

— Папа раньше по две пачки в день курил, — косясь на Вовку, сообщила девчонка, — это когда мама от нас ушла. А год назад совершенно бросил. Вы знаете, ему так очень полезно спать. Он сам при мне говорил, что по-настоящему высыпается только в самолетах и поездах.

— Много в этом году он по командировкам мотался? — спросил Сергей, глядя на полуоткрытый рот Вовки.

— Три раза, — подсчитала Ленка. — Зимой в Туркмению. Потом на Курильские острова… Там целый месяц был. А в июне на Памир… Узнаете, это кто? — заговорщически улыбнувшись, протянула Ленка Сергею лист почтовой бумаги.

С рисунка глянула на Сергея развеселая кудрявая голова чернобровой тетки с зелеными сережками в ушах. В половину лица размахнулась ухарская, красногубая улыбка.

— Похожа? — не вытерпела ожидания Ленка.

— Погоди, погоди, — попытался было выиграть время Сергей.

— Сказку про медведя помните? Который меда объелся, а потом у него зуб заболел! Медведь выл, мучился, по друзьям ходил, пока золотой зуб ему не поставили.

— А при чем здесь медведь?

— Как «при чем»? Кого вы у себя в палате «медведицей-озорницей» прозвали? Из-за зуба золотого!.. Забыли?.. Ну, к кому мы все едем сейчас?! — не выдержала, закричала Ленка.

— Так это Веро́к?! — ахнул Сергей.

— Конечно!.. Она же самой веселой из всех ваших нянечек была! Как дед-мороз!..

— Почему как дед-мороз? — удивился Сергей.

— Потому что плясала, частушки выдумывала! Всякие хулиганства замечательные!

— Да ты откуда все это знаешь?

— Мне тетя Катя каждый раз про Верка́ рассказывает. И папа тоже… Какие она шутки придумывала! Розыгрыши… Даже когда парализованной осталась…

Беспечное солнце, смешавшись с ласковым паром, разнесло, растащило потолок и стены банной. Кувыркались обмылки, вразнобой курлыкали краны, счастливо толкались бестолковые шлепки и вздохи. Весело захлебывались в лужах резиновые тапочки банщиц. Обнаженные до плеч руки нянек-мойщиц стаскивали гипсовые кроватки, разносили, выкладывали на мокрые столы стосковавшихся по банной вольнице ребятишек.

Терзали носоглотку терпкие запахи: перекипевшего белья, хлорки, скипидара, щелока, пота.

Путались, вскрикивали, сшибались и расходились в солнечной парной кутерьме клеенчатые фартуки мойщиц; настырные мочалки, красные рыбки из целлулоида; мокрые веснушки; тугие струи, рвущиеся из-под прижатых пальцами кранов.

— Не боись! Не замочим! — раскатисто горлопанила чернявая Верок — озорница, вприпляс обрабатывая обалдевшего от ее напора Гурума. — Да не дергайся, милок! Не дергайся! Хозяйство-то дай помыть! — гоготала ядреная нянька, высверкивая червонным зубом. — Пригодится еще! У-у-ууу! Особливо, когда жениться надумаешь! На свадьбу-то позовешь али как?

— Верок, не фулигань! — смахивая пот, добродушно ворчала тусклая нянька Поля с бельмом на левом глазу. — Замордуешь парня, он со страху и не женится потом…

— Это он-то не женится?! — закатывалась Верок. — Во, дуреха отчебучила! Не женится… Это Гурум-то наш! Да он в самую охотку! Хучь завтра!

Бестолковой горой переваливалась от коек к столам дурная от жары Паша, Всхрипывала, отмахивалась.

— Куды ты руки суешь? Ну куды? Ошпаришься, как есть!.. Чего тебе, идол?.. Я те брызну, я те брызну!.. Во саранча-то скаженная!.. Куды таз-то задевали?.. Во нечистая сила!..

— Меня нельзя из кроватки вынимать, — рассудительно объясняла кривобокой Фене невозмутимая Галина, распуская бронзовую косу.

— Позвоночная, что ли? — вздыхала, сокрушаясь, Феня.

— Да, — с вежливой гордостью кивала Галина. — У меня четыре позвонка поражены… Если вам нетрудно, подвезите меня, пожалуйста, вон к тому холодному крану, Я очень люблю холодную воду трогать, когда она льется. Не волнуйтесь — я не обрызгаюсь. Вы только, пожалуйста, кран чуть-чуть приверните…

Взламывались, лопались звуки, полыхали высвеченные солнцем волосы, визжали капли.

— Вот худобушка разнюнилась… А к чему это? К чему? — возясь с непослушными, скрипучими весами, уговаривала куксившуюся Ольгу нянька Поля. — Уж маются с тобой, маются, пичкают тя, пичкают… А ты все зеленая да в недовесе…

— Зубы-то где проел? — прихохатывала Верок, нахлобучивая шапку мыльной пены на голову Вовки. — Небось на конфетах мамкиных? Ну не ершись! Не дуйся! Я ж шучу, паря. Зубы-то молочные у тебя повыкатывались. А на их месте знаешь какие заведутся? Получше мово золотого!

Ополоснув шайку, окатила Вовку теплой водой, перекрывая клеенкой бинты от брызг. Подхватилась, закрутила таз над головой, отбила торобушку…