Владимир Савицкий - Решающий шаг

— Не знаю, какие страсти в твоей душе клокочут, не могу судить. Но ты на шантаж пошла — а это само за себя говорит.

— Шантаж… Вот и Виталя…

Когда Виталий Георгиевич Михайлов возвращался из плавания, ему полагалась торжественная встреча; отсутствовал он два дня или два месяца, значения не имело.

Ритуал был таков. Шагнув из коридора в комнату, Михайлов оставался стоять у порога, а члены его небольшой семьи, имевшиеся в данный момент в наличии, с визгом кидались ему на шею и висели там, болтая ногами, до тех пор, пока счастливый отец и муж неверными шагами — выручала привычка брести по взлетающей из-под ног каждую минуту в новом направлении палубе — не переносил свои сокровища на диван, куда они и рушились все вместе. Правда, в последнее время, если на шее старшего механика оказывались разом трое — мальчишки-то подросли, нагуляли вес, — случалось, «пирамида» не выдерживала, и тогда тут же, у двери, на полу возникала особая скульптурная группа, широко известная под названием куча мала.

Все это придумала Валентина. Сперва она одна встречала так мужа, затем, поочередно, подключила сыновей. И Виталий Георгиевич, в детстве не испытавший дома ничего подобного, а потом долго скитавшийся по общежитиям и кубрикам, был навсегда благодарен жене. Конечно, радостная встреча того, кто возвращается домой из путешествия, с работы, из школы или института, не передает полностью всей гаммы отношений в семье, но встреча нередко служит камертоном, задающим тон на сегодняшний вечер, а иногда на много вечеров вперед. Как ни странно, один такой эпизод способен даже предохранить семью от большой или малой катастрофы — тем уже хотя бы, что отодвигает неприятный разговор, а то, что н е с л у ч и л о с ь, может не произойти уже никогда…

Кто знает, чем руководствовалась Валя, встречая мужа так подчеркнуто тепло. Хотела доказать ему, что глава семьи — он, а потом тем увереннее верховодить самой? Стремилась сразу же отвести малейшее подозрение в том, что в отсутствие Виталия она вела себя как-нибудь не так, сразу же провозгласить: никаких оснований для ревности у тебя, дружочек, нет и быть не может? Или инстинктивно стремилась к тому, чтобы и муж, и мальчики, и она сама лишний раз пережили торжество сплочения всех в единый организм? Не будем гадать, женская душа все равно потемки. Важно, что эти встречи стали традицией, доставлявшей радость всем участникам без исключения.

На этот раз все было обставлено особенно торжественно. Валентина точно выяснила, когда приходит «Гордый», вычислила примерное время появления мужа, отрядила Сашку караулить отца на улице — тот примчался с горящими глазами, крича «Идет! Идет!» — и, когда Михайлов распахнул дверь, его встретил почетный караул в полном составе, из радиолы неслись звуки их с Валей любимицы-песни «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет», посередине комнаты сверкал накрытый к парадному завтраку стол, а к стоявшей в центре хрустальной вазе с цветами — где умудрилась хозяйка их раздобыть, одному богу торговли известно — был прислонен скромный листок бумаги неопределенного цвета.

Разного рода бумажки, так много значащие в нашей жизни, Виталий Георгиевич воспринимал хладнокровно. Его родители, люди скромные и добродетельные, жившие, правда, несколько однообразно, слишком уж упорядоченно, что ли, почти без вспышек сиюминутных семейных радостей, сумели воспитать в сыне спокойное отношение к назначениям, преимуществам, благам, наградам, возможному достатку. Михайлов-старший, провинциальный врач и большой поклонник Пушкина, прекрасно понимая, что пичкать сына многими заповедями бессмысленно, не стеснялся многократно повторять старинную сентенцию.

— Береги честь смолоду, Виталик, — говорил он неизменно. — Это единственное, о чем я тебя прошу. Вот увидишь, остальное приложится.

Мальчик, естественно, пропускал надоевший призыв мимо ушей, не слишком отчетливо понимая, чего хочет от него отец и, главное, чего толковать о том, что и так ясно. Но по мере того как он взрослел, круг ситуаций и проблем — от крошечных до великих, — с которыми сопрягалось допотопное вроде бы понятие «честь», все расширялся, к его изумлению. Став офицером, Виталий Георгиевич понял, что круг этот — безграничен.

Вот и с ордером на квартиру… Михайлов давно чувствовал себя виноватым перед семьей, и недовольство Вали, хоть он и отшучивался, на самом деле больно задевало его; как ни крути, упреки были справедливыми. Но и добиваться назойливо квартиры он не считал себя вправе. Тем более, что его семья, как бы стесненно она ни жила, не бедствовала, а кое-кто из друзей и подчиненных не имел даже и такой жилплощади. Его заявление приняли, обещали удовлетворить по возможности — а какие, собственно, основания могли быть у него не доверять людям, взвалившим на себя такое муторное дело, как распределение жилья, или пытаться поправить их? Ровным счетом никаких.

Полученная в его отсутствие квартира была, таким образом, выходом из весьма затруднительного положения, не дававшего Виталию Георгиевичу покоя, и одновременно как бы оправдывала его высокопринципиальную позицию: не стал заискивать, сберег свою честь — результат налицо. «Приложилось», — сказал бы отец.

Вот почему, исполнив до мельчайших деталей ритуал встречи и успешно перебросив живой вес своего семейства с порога на диван, Михайлов, с некоторой нежностью даже, взял в руки заветный ордер, на котором значилось его имя.

— Ну что, кончились наши скитания и наш с тобой вечный спор, — сказал он Вале. — Так кто же был прав?

Валя ничего не ответила. Пряча улыбку, она убежала на кухню — принести сковородку с любимым блюдом своего повелителя, макаронами, посыпанными толстым слоем запекшегося сыра.

Но вот завтрак окончен, сыновья отправлены в садик вместе с запиской, объяснявшей причину их опоздания. Валя кончила убирать со стола, прильнула к сидевшему на диване мужу, ласково к нему прижалась.

— Ты рада, Валюша? — спросил Михайлов, обнимая жену.

— Я рада прежде всего тому, что ты наконец вернулся, — шепнула она.

Их поцелуй затянулся… Еще немного, и могла пострадать дисциплина: Михайлов должен был через полчаса явиться в пароходство, опаздывать он терпеть не мог.

— Расскажи лучше, как жила?

Никакой особенной исповеди Виталий Георгиевич не ждал. С первых месяцев совместной жизни он поставил за правило никогда, ни при каких обстоятельствах не ревновать жену — это, кстати, тоже входило в его кодекс чести. Склонность Вали пококетничать направо и налево он считал естественной для молодой и общительной женщины; если бы его супруга, напротив, стремилась казаться скромницей, было бы куда хуже… Впрочем, у него и выхода другого не оставалось: разобраться в Валином окружении для моряка, то и дело уходящего в плавание, было все равно невозможно. Не желая терзаться понапрасну, считая, что это унизительно — ревновать хозяйку своего дома и мать своих детей, — будучи уверен в Валиной искренности, Михайлов полностью доверял жене.