Антон Макаренко - Педагогическая поэма. Полная версия [litres]

Прибыв в колонию и расположившись с семейством в только что отремонтированной квартире, Родимчик проработал неделю и вдруг исчез, прислав мне записку, что он уезжает по весьма важному делу. Через три дня он приехал на крестьянском возу, а за возом привязана корова. Родимчик приказал колонистам поставить корову вместе с нашими. Даже Шере несколько потерялся от такой неожиданности.

Дня через два Родимчик прибежал ко мне с жалобой:

– Я никогда не ожидал, что здесь к служащим будет такое отношение! Здесь, кажется, забыли – теперь не старое время. Я и мои дети имеем такое же право на молоко, как и все остальные. Если я проявил инициативу и не ожидал, пока мне будут давать казенное молоко, а сам, как вы знаете, позаботился, потрудился, из моих скудных средств купил корову и сам привел ее в колонию, то вы можете заключить, что это нужно поощрять, но ни в коем случае не преследовать. Какое же отношение к моей корове? В колонии несколько стогов сена, кроме того, колония по дешевой цене получает на мельнице отруби, полову и прочее. И вот, все коровы едят, а моя стоит голодная, а мальчики отвечают очень грубо, говорят: мало ли кто заведет корову! У других коров чистят, а у моей уже пять дней не чищено, и она вся грязная. Выходит так, что моя жена должна идти и сама чистить под коровой. Она бы и пошла, потому что всякий труд хорош, как вы знаете , так ей мальчики не дают ни лопаты, ни вил и, кроме того, не дают соломы на подстилку. Если такой пустяк, как солома, имеет значение, то я могу предупредить, что должен буду принять решительные меры. Это ничего, что я теперь не в партии. Я был в партии и заслужил, чтобы к моей корове не было подобного отношения.

Я тупо смотрел на этого человека и сразу даже не мог сообразить, есть ли какая-нибудь возможность с ним бороться.

– Позвольте, товарищ Родимчик, как же так? Все же корова ваша – это частное хозяйство, как же можно все это смешивать? Наконец, вы же педагог? В какое же положение вы ставите себя по отношению к воспитанникам?

– В чем дело? – затрещал Родимчик. – Я вовсе не хочу ничего даром: и за корм и за труды воспитанников я, конечно, уплачу, если не по дорогой цене. А как у меня украли, у моего ребенка, шапочку-беретку, украли же, конечно, воспитанники, я же ничего не сказал!

Я отправил его к Шере.

Тот к этому времени уже успел опомниться и выставил корову Родимчика со скотного двора. Через несколько дней она исчезла: видимо, хозяин продал ее.

Прошло две недели. Волохов на общем собрании поставил вопрос:

– Что это такое? Почему Родимчик роет картошку на колонистских огородах? Наша кухня сидит без картошки, а Родимчик роет. Кто ему разрешил?

Колонисты поддержали Волохова. Задоров говорил:

– Не в картошке дело. Семья у него – пусть бы спросил у кого следует, картошки не жалко, а только зачем нужен этот Родимчик? Он целый день сидит у себя на квартире, а то уходит в деревню. Ребята грязные, никогда его не видят, живут, как дикари. Придешь рапорт подписать, и то не найдешь: то он спит, то обедает, то ему некогда – подожди. Какая с него польза?

– Мы знаем, как должны работать воспитатели, – сказал Таранец. – А Родимчик? Выйдет к сводному на рабочее дежурство, постоит с сапкой полчаса, а потом говорит: «Ну, я кой-куда сбегаю», – и нет его, а через два часа, смотришь, уже он идет из деревни, что-нибудь в кошелке тащит…

Я обещал ребятам принять меры. На другой день вызвал Родимчика к себе. Он пришел к вечеру, и наедине я начал его отчитывать, но только начал. Возмущенный Родимчик прервал меня:

– Я знаю, чьи это штуки, я очень хорошо знаю, кто под меня подкапывается, – это все немец этот! А вы лучше проверьте, Антон Семенович, что это за человек. Я вот проверил: для моей коровы даже за деньги не нашлось соломы, корову я продал, дети мои сидят без молока, приходится носить из деревни. А теперь спросите, чем Шере кормит своего Милорда? Чем кормит, у вас известно? Нет, неизвестно. А на самом деле он берет пшено, которое назначено для птицы, пшено – и варит Милорду кашу. Из пшена! Сам варит и дает собаке есть, ничего не платит. И собака ест колонистское пшено совершенно бесплатно и тайно, пользуясь только тем, что он агроном и что вы ему доверяете.

– Откуда вы все это знаете? – спросил я Родимчика.

– О, я никогда не стал бы говорить напрасно. Я не такой человек, вот посмотрите…

Он развернул маленький пакетик, который достал из внутреннего кармана. В пакетике оказалось что-то черновато-белое, какая-то странная смесь.

– Что это такое? – спросил я удивленно.

– А это вам все и доказывает. Это и есть кал Милорда. Кал, понимаете? Я следил, пока не добился. Видите, чем Милорд ходит? Настоящее пшено. А что, он его покупает? Конечно, не покупает, берет просто из кладовки.

Я сказал Родимчику:

– Вот что, Родимчик, уезжайте вы лучше из колонии.

– Как это «уезжайте»?

– Уезжайте по возможности скорее. Сегодня приказом я вас уволю. Подайте заявление о добровольном уходе, будет лучше всего.

– Я этого дела так не оставлю!

– Хорошо. Не оставляйте, но я вас увольняю.

Родимчик ушел; дело он «так оставил» и дня через три выехал.

Что было делать со второй колонией? «Трепкинцы» выходили плохими колонистами, и дальше терпеть было нельзя. Между ними то и дело происходили драки, всегда они друг у друга крали – явный признак плохого коллектива.

Пришел на помощь Черненко.

– Воспитателя нет? Вот чудак, что же ты молчишь? У меня тут есть одна пострадавшая, хорошая, брат, баба, как раз для вас подойдет. Вот я пришлю.

Прислал.

Приехала в колонию красивая женщина, высокая, говорит шикарным контральто, даже немного совестно такую жемчужину запрягать в педагогическую повозку. Признаюсь, я был смущен такой щедростью природы по отношению к колонии. Самолично проводил Ольгу Самсоновну – так ее звали – во вторую колонию и устроил целое торжество: протрубили сбор колонистов, и я представил им новую воспитательницу.

Ольга Самсоновна с интересом оглядела толпу «трепкинцев», раза два щедро улыбнулась, а больше все оглядывалась по сторонам и щурилась.

– Пойдемте, покажу вам вашу комнату, – сказал я.

– Ах да, интересно, что за комната такая?.. (Действительно, замечательное контральто.)

В пустой комнате, чистенькой и специально приготовленной для новой воспитательницы, Ольга Самсоновна, улыбаясь, оглядела потолок и вдруг положила руку на мое плечо.

– Здесь у вас прелесть. Правда же, мы будем здесь хорошо жить?

Она глянула мне в глаза и прищурилась:

– А вы милый!

Эта самая история колонии имени Горького оттолкнула меня от живой жизни и лишила способности быстро и удачно реагировать на некоторые впечатления. Я неловко отодвинулся от Ольги Самсоновны, сдал ее скорее Дерюченку с просьбой помочь и устроить… и удрал в свою колонию. А дорогою думал: