Антон Макаренко - Педагогическая поэма. Полная версия [litres]

«Что это такое? Неужели просто нахальная, распущенная баба, или, может быть, я и в самом деле такой милый и неотразимый человек, что бедные женщины с первой встречи бросаются мне на шею?»

Этот завлекательный вопрос был разрешен почти молниеносно. Не прошло и недели, как Белухин сообщил мне по секрету:

– Там эта Ольга Самсоновна, так неладно очень…

– Что такое? – испугался я.

– Да знаете, Антон Семенович, как-то даже говорить неприлично. Попросту вам скажу: она, знаете, как это говорится – романтическая женщина… даже хуже. У нее в комнате так и мельничные, и наши служащие… Опришко тоже. Просто зовет к себе и заставляет ночевать, ну, понимаете, ночуют вдвоем, вот и все. И пьяная часто, конечно, не шатается, а все хохочет, и видно, что пьяная. Обнимает всех, кто постарше. А Опришко совсем с ума сошел, ходит, как лунатик.

И на другой же день прилетел в колонию Черненко, заперся со мной и взмолился:

– Голубчик, прости дурака! Эта же самая Ольга Самсоновна, знаешь, оказалась проститутка, настоящая уличная, ну, проститутка, понимаешь, не в каком-нибудь ругательном смысле, а профессиональная, уличная стерва. Вот подвели, ироды!.. Пожалуйста, голубчик, сейчас же отправляйся туда и гони ее в шею, немедленно гони в шею. А что, она тут ничего не наделала?

– Да… так, особенного ничего.

– Ах, дурак старый!

Он уехал подавленный. Я поспешил во вторую колонию.

Ольга Самсоновна встретила меня сонная, но контральто у нее было по-прежнему великолепно.

– Ну что же, Ольга Самсоновна, вы же понимаете, работать вам уже довольно.

Она улыбнулась смущенно:

– Довольно, говорите? Кто это придумал, что я буду здесь работать? Скучные люди какие! Так что же? Уезжать?

– Да. И скорее.

– Сегодня.

– Хорошо бы и сегодня.

– Хорошо. Только вы ребят из-за меня не наказывайте. Славные есть пареньки…

Через час Сорока подъехал на возу. Ольга Самсоновна ласково со мной простилась:

– А вы все-таки милый.

Колонисты не пришли ее провожать, боялись неприятных разговоров со мной.

Возвращаясь в колонию, я уже не трудился над разрешением интересных жизненных вопросов. Вопросы занимали меня, по-старому, педагогические:

«Где найти людей для этого проклятого дела? Настоящих людей?»

Настоящих людей? Это не так мало, черт его подери!

В 1923 году стройные цепи горьковцев подошли к новой твердыне, которую, как это ни странно, нужно было брать приступом, – к комсомолу.

Колония имени Горького никогда не была замкнутой организацией. Уже с двадцать первого года наши связи с так называемым «окружающим населением» были очень разнообразны и широки. Ближайшее соседство и по социальным, и по историческим причинам было нашим врагом, с которым, однако, мы не только боролись, как умели, но и находились в хозяйственных отношениях, в особенности благодаря нашим мастерским. Хозяйственные отношения колонии выходили все-таки далеко за границы враждебного слоя, так как мы обслуживали селянство на довольно большом радиусе, проникая нашими промышленными услугами в такие отдаленные страны, как Сторожевое, Мачухи, Бригадировка. Ближайшие к нам большие деревни Гончаровка, Пироговка, Андрушевка, Забираловка к двадцать третьему году были освоены нами не только в хозяйственном отношении. Даже первые походы наших аргонавтов, преследующие цели эстетического порядка, вроде исследования красот местного девичьего элемента или демонстрации собственных достижений в области причесок, фигур, походок и улыбок, – даже эти первые проникновения колонистов в селянское море приводили к значительному расширению социальных связей. Именно в этих деревнях колонисты впервые познакомились с комсомольцами.

Комсомольские силы в этих деревнях были очень слабы и в количественном, и в качественном отношениях. Деревенские комсомольцы сами интересовались больше девчатами и самогоном и часто оказывали на колонистов скорее отрицательное влияние. Только с того времени, когда против второй колонии, на правом берегу Коломака, стала организовываться сельскохозяйственная артель имени Ленина, поневоле оказавшаяся в крупной вражде с нашим сельсоветом и всей хуторской группой, – только тогда в комсомольских рядах мы обнаружили боевые настроения и сдружились с артельной молодежью. Колонисты очень хорошо, до мельчайших подробностей, знали все дела новой артели и все трудности, встретившие ее рождение. Прежде всего артель сильно ударила по кулацким просторам земли и вызвала со стороны хуторян дружный, дышавший злобой отпор. Не так легко для артели досталась победа.

Хуторяне в то время были большой силой, имели «руки» в городе, а их кулацкая сущность для многих городских деятелей была почему-то секретом. В этой борьбе главными полями битв были городские канцелярии, а главным оружием – перья; поэтому колонисты не могли принять прямого участия в борьбе. Но когда дело с землей было окончено и начались сложнейшие инвентарные операции, для наших и артельных ребят нашлось много интересной работы, в которой они сдружились еще больше.

Все же и в артели комсомольцы не играли ведущей роли и сами были слабее старших колонистов. Наши школьные занятия очень много давали колонистам и сильно углубили их политическое образование. Колонисты уже с гордостью сознавали себя пролетариями и прекрасно понимали разницу между своей позицией и позицией сельской молодежи. Усиленная и часто тяжелая сельскохозяйственная работа не мешала слагаться у них глубокому убеждению, что впереди ожидает их иная деятельность.

Самые старшие могли уже и более подробно описать, чего они ждут от своего будущего и куда стремятся. В определении вот этих стремлений и движений главную роль сыграли не селянские молодежные силы, а городские.

Недалеко от вокзала расположились большие паровозные мастерские. Для колонистов они представлялись драгоценнейшим собранием дорогих начал , людей и предметов. Паровозные мастерские имели славное революционное прошлое, был в них мощный партийный коллектив. Колонисты мечтали об этих мастерских как о невозможно-чудесном, сказочном дворце. Во дворце сияли не светящиеся колонны «Синей птицы», [115] Речь идет о «светящихся колоннах» из декорации постановки Московским Художественным театром одного из актов пьесы бельгийского драматурга Мориса Метерлинка (1862–1949) «Синяя птица» (1908 г.). а нечто более великолепное: богатырские взлеты подъемных кранов, набитые силой паровые молоты, хитроумнейшие, обладавшие сложнейшими мозговыми аппаратами револьверные станки. Во дворце ходили хозяева-люди, благороднейшие принцы, одетые в драгоценные одежды, блестевшие паровозным маслом и пахнувшие всеми ароматами стали и железа. В руках у этих людей концы, которыми они имеют право касаться священных плоскостей, цилиндров и конусов, всего дворцового богатства. И эти люди – люди особенные. У них нет рыжих расчесанных бород и лоснящихся жиром хуторских физиономий. У них умные, тонкие лица, светящиеся знанием и властью, властью над станками и паровозами, знанием сложнейших законов рукояток, суппортов, рычагов и штурвалов. И среди этих людей много нашлось комсомольцев, поразивших нас новой и прекрасной ухваткой: не было в них ничего, напоминающего размазню деревенского черноземного разговора , – здесь мы видели уверенную бодрость, слышали крепкое, соленое рабочее слово.