Иван Свистунов - Сердца в строю

Каждая женщина в той или иной мере — сваха. Была свахой и Виктория Александровна. Ей хотелось найти человека, которого полюбила бы Галочка. При таком характере, при таком образе жизни — работа и дом — она, конечно, никогда сама замуж не выйдет!

Но Галочка и слушать не хотела о знакомствах, о замужестве.

— Что вы, что вы! Никто мне не нужен. Никого я не люблю и любить не буду!

А печальные глаза говорили: «Нужен! Люблю! И всегда буду любить!»

Полк Героя Советского Союза гвардии полковника Алексея Николаевича Верховцева после окончания войны расквартировали на Одере, километрах в тридцати от Бреслау, на территории бывшего немецкого военного городка.

Узкое асфальтированное шоссе, оторвавшись от автострады, круто уходило в лес. По обеим сторонам тянулись дремучие, совсем таежные, неожиданные в центре Европы заросли. Тишь. Глушь. А в самой чаще расступившиеся сосны открывали городок многоэтажных корпусов-казарм, вокруг которых толпились офицерские коттеджи, гаражи, водокачка, электростанция. Были здесь и спортивные площадки, и бассейны, и офицерское казино с отдельными номерами, с рестораном на первом этаже.

Полк разместился удобно, просторно. Но как-то не верилось, что это всерьез и, надолго: видно, действовала еще сила фронтовой инерции. Так бывает: мотор уже выключен, а машина все стремится вперед…

В один из вечеров к командиру полка пришел его заместитель по политической части подполковник Бочаров. По своему обыкновению, начал без предисловий:

— Ну, как будем жить по мирному плану, гвардии Алексей свет Николаевич?

— Ты что имеешь в виду?

— Все имею в виду. И полк, и тебя, и себя.

— Не понимаю. Как будто бы ясно. Уже начали строевую и огневую подготовку. Проводим политзанятия. Да мне ли тебе говорить…

— Ну, хорошо. Начнем с самих себя. Звания у нас немалые, да и должности солидные. А знания — лейтенантские. Военные училища! Ты об этом не задумывался?

Верховцев усмехнулся:

— А такую академию, как война, ты со счетов сбрасываешь? По году за курс — и то полный срок обучения.

— Наш боевой опыт — большой капитал. Но ты марксизм-ленинизм изучал? Помнишь: практика без теории слепа.

— А не рано ли, Василий Васильевич, за букварь думаешь садиться? Дай хоть после боев остыть. Может быть, еще и не все закончилось? Сам знаешь, на Восток войска потянулись. А ты — учиться!

— Там и без нас обойдутся, а в случае чего, как в песне поется, будут сборы недолги.

— Что же ты предлагаешь? Подавать рапорт и ехать на учебу? Отпустят ли?

— Сейчас, верно, не отпустят,- — призадумался Бочаров. И спохватился: — А заочные факультеты для чего? Ты — в академию имени Фрунзе, а я — в Военно-политическую. Порядок?

— А не поздно ли нам? — покачал головой Верховцев. — Не мальчишки. Неудобно как-то…

Бочаров вспыхнул:

— Учиться никогда не поздно, это еще моя бабушка знала. Ну так что же? Какое будет решение, гвардии полковник?

— Дай подумать! — улыбнулся Верховцев горячности замполита. — У тебя все пожар. — И вспомнил: — А Орлов как? Начальник штаба. Не должен отставать.

— Мы и его сагитируем. Петр человек сознательный.

Верховцев прошелся по комнате:

Но Бочаров не ответил на шутку. Лицо снова стало озабоченным.

— Есть еще один важный вопрос. Дисциплина. Все хорошо и правильно: победители! Освободители! А оборотная сторона медали: дисциплиночка подгуляла. Раньше мы этого не замечали, война все списывала. А сейчас, куда ни посмотришь, там — ворот расстегнут, там — голенища ухарски завернуты. Вчера поехал во второй батальон, выхожу из машины, навстречу — старшина. Не воин, а картинка: бриджи из тончайшего бостона, сапоги брезентовые, на заказ сшитые, фуражка по-кузьма-крючковски набекрень сдвинута, из-под нее чуб выглядывает превыше всякой меры.

Верховцев рассмеялся:

— Знаю, знаю такого деятеля. Булах его фамилия. Хорошо воевал. Я ему орден Славы в Бромберге вручил.. Такому сказать — он поймет.

— А сержанта Иконникова знаешь? — не унимался Бочаров.

— Иконникова? Что-то не припомню…

— Я его сегодня видел. В руках хлыст, на шее бинокль, на боку планшетка и сумка. Вдобавок ко всему еще усы рыжие — черт знает для чего отпустил. Ходят такие и бахвалятся: «Мы рейхстаг брали!», «До Эльбы дошли!», «Показали Гитлеру кузькину мать!»

Лицо Верховцева стало хмурым.

— Прав ты, Василий Васильевич. И я об этом думал. Кончать будем. Захожу я в одну казарму и вижу на койке вместо положенной бирки целое объявление: «Не кантовать! Подходить не ниже генерала. При пожаре выносить первым!» Дальше уж ехать некуда!

Вечерняя беседа командира полка и его заместителя по политической части не прошла безрезультатно: уже на следующий день солдаты и офицеры почувствовали «новый курс». Не ожидая специальных указаний по командной и политической линиям, в полку начали наводить воинский порядок. Верховцев провел совещание офицерского состава, на котором поставил задачу командирам: повысить требовательность, не проходить мимо малейших нарушений порядка, покончить с панибратством, строго взыскивать с виновных, не делать скидок на боевые заслуги, награды и тому подобное.

И надо же было так случиться, что буквально на следующий день после совещания лейтенант Щуров доложил по команде, что старший сержант Подопригора, находясь в нетрезвом состоянии, не поприветствовал офицера, а на замечание вступил в пререкания и допустил оскорбительный намек: «Мы себя в бою показали, не так, как некоторые…»

Для командира полка происшествие было особенно неприятным. Верховцев хорошо знал, уважал и — все это знали — любил Тараса Подопригору, боевого фронтовика, одного из лучших младших командиров.

«Какая его муха укусила? Да еще в такое неподходящее время», — размышлял он о проступке старшего сержанта. Но Верховцев отлично понимал, что снисходительность, проявленная к старшему сержанту, принесет только вред, и Тарас Подопригора получил заслуженное: пять суток гауптвахты.

Когда в полку стало известно решение командира в отношении Подопригоры, на широкой груди которого огнем горят многочисленные ордена, медали и нашивки за ранения, то многие призадумались. Раз Верховцев не простил Подопригоре, чуть ли не другу своему, значит, дело обстоит серьезно, ухо надо держать востро, пора отвыкать от фронтовых привычек. Герои — правильно, славу и почет заслужили — точно, а в строй изволь становиться без опозданий и койку — будь она неладна — заправляй как положено.

За пять дней, проведенных на гауптвахте, старший сержант Тарас Подопригора осунулся, почернел, словно ходил за «языком» в тыл врага. Не осталось в украинском, да и в русском лексиконе крепких слов, которых бы он не адресовал лейтенанту Щурову.