Юрий Бондарев - Батальоны просят огня (редакция №1)

– Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант! Шинелька!..

Но «виллис» набирал скорость, стремительно взбирался в гору, и никто в машине не услышал его, а ездовые на повозках оглянулись с недоумением.

Часовой наконец узнал его и, не отрываясь, наблюдал, как он, в изодранной шинели, весь в грязи, обвешанный двумя полевыми сумками, шел по двору к хате.

Он так рванул дверь – в сенях задребезжало пустое ведро.

В первой половине, полутемной и жаркой, сидел за рацией молоденький сержант. Ветер шевельнул хохолок на его голове, он увидел вошедшего и, растерянный, отодвинулся от рации вместе с табуреткой, рывком сдернул наушники. Это был полковой радист.

– Товарищ капитан?.. Неужели? Вы… здесь?

Не слушая его, Ермаков распахнул дверь в другую комнату – осенние закатные блики косо лежали на глиняном полу, на пустых лавках под окнами. Не было тут ни связистов, ни связных штаба.

Полковник Гуляев в плаще, придавив кулаки к лицу, дремал за столом. Седина светилась в волосах. Рядом, на табуретке, виден был солдатский котелок с остатками застывшего борща, подернутого жирными блестками, лежал нетронутый ломоть хлеба.

Ермаков, зло морщась, ударом сшиб котелок на пол, он загремел, покатился в угол. Полковник во сне втянул носом воздух, потерся лбом о кулаки, спросил:

– Кто здесь? Кто вошел?

– Я здесь.

Полковник отнял кулаки ото лба, брови его, веки и морщины у переносья вдруг мелко затряслись, и в отяжелевших, непроспанных глазах вспыхнуло выражение беспомощного неверия.

– Борис?! – хрипло выдавил полковник. – Батальон… Где… батальон?..

Он медленно, с одышкой, приподнимался, глядел на потемневший от крови погон, на расстегнутую кобуру пистолета, на знакомый поцарапанный планшет, на эти чужие полевые сумки.

– Батальон – там, – ответил Ермаков почти беззвучно. – Посмотрите в окно. Там все.

Полковник Гуляев подошел к окну, маленькому, мутному, согнулся нерешительно и жалко, точно заглядывая в колыбель больного ребенка, и не сразу выпрямился.

– Это… все?..

Четверо солдат в измазанных землей, захлюстанных шинелях, грубо, буйно заросшие щетиной, с автоматами на коленях, расположились под плетнем на дворе, жадно затягивались; напротив, держа кисет, присел на корточки часовой.

– Бульбанюк… и офицеры… – начал полковник, но голос осекся, и он замолчал, перхая горлом.

Ермаков заговорил устало и жестко:

– Я прошу, вопросы мне не задавайте. Я не отвечу на них. Пока вы не ответите. Где наступление дивизии? Где поддержка огнем?

– Что я могу тебе ответить? – вполголоса сказал полковник. – Приказ был отменен…

С неприязнью к этому тихому голосу Ермаков смотрел на полковника в упор неверящими глазами, болезненно горевшими на его темном, исхудалом лице.

– Отменен? Как отменен?..

Черная тоска была в этой низенькой комнате, забитой лиловым сумраком; и прежняя, острая, ноющая боль подступила, вонзилась в грудь, сжала его горло, как тогда в лесу, когда он готов был на все. Голос полковника звучал как через ватную стену, и он неясно слышал его: вся дивизия переброшена севернее Днепрова; два орудия Кондратьева лишь поддерживали батальон; не было связи, посланные к Бульбанюку разведчики, вероятно, напоролись на немцев; ни один не вернулся, они шли с приказом держаться до последнего, чего бы это ни стоило; от батальона Максимова осталось тридцать человек, два офицера. Максимов погиб… Ермаков выслушал, не прерывая, враждебный, непримиримо чужой, губы стиснуты, воспаленные глаза прищурены, а правая рука механически гладила под шинелью левую сторону груди, где была боль, и боль эта, что появилась в лесу, не утихала, обливала его ледяной тоской. Он спросил через силу:

– Значит, Иверзев… знал положение в батальоне?..

Полковник, насупясь, ответил:

– Так сложилась обстановка…

Ермаков проговорил:

– Я был в батальоне в момент его гибели, и я хотел бы видеть полковника Иверзева. Где сейчас… дивизия?

– Дивизия на плацдарме под Днепровом, штаб в Новополье. Но без меня ты не сделаешь ни шагу. Теперь и мне нечего делать в этой хате. Нечего… – И спросил некстати: – Водки хочешь?

– Нет. Вот возьми сумку и документы Бульбанюка. И ордена Жорки. Документы Прошина я сам передам в артполк…

Были поздние сумерки, когда они въехали в Новополье – прибрежное село, расположенное в сосновом бору. Несло запахом дождя из-под дымных туч, клубившихся над бором, от шумящих в этих тучах верхушек сосен, от песчаной дороги среди темных хат с фиолетовым блеском в стеклах, отражавших ненастное осеннее небо. Безлюдно было на улицах, и только озябшие часовые несколько раз требовательно останавливали «виллис» на перекрестках. Полковник Гуляев молчал, молчал и Ермаков, усилием воли пытаясь обрести душевное равновесие, которое так необходимо было ему в предстоящем разговоре с полковником Иверзевым. Но этого равновесия не было: после вчерашней ночи все сместилось в его душе, и он ничего не мог забыть.

– Здесь останови, – раздался голос полковника Гуляева, и потом: – Часовой! Штаб дивизии? В этой хате разместился комдив?

Ермаков увидел синеющую под луной пустынную улицу; «виллис» нырнул в придорожной канаве, вплотную притерся к палисаднику, за которым протяжно пели на ветру сосны, под ними черно отблескивали стекла хаты с крыльцом, и фигура часового приближалась по песчаной дорожке к «виллису». Полковник Гуляев покряхтел, вылез из машины, в раздумье оглядел погашенные окна, спросил неопределенно:

– Спят в такую рань?

– Недавно с передовой вернулись. Цельный день там были. Должно, отдыхают, товарищ полковник, – ломким баском ответил часовой. – Вроде жена к командиру дивизии приехала. Да вон адъютант, на сеновале спал, кажись. Товарищ лейтенант, к вам! – крикнул часовой, отходя за машину.

Из глубины двора, из клуни, шел, покачиваясь спросонок, адъютант Иверзева, – шинель внакидку, красивое лицо помято, – видимо, не поняв в чем дело, он пробормотал, передергиваясь в судороге зевоты:

– Пакет, да? Давайте.

Гуляев с неудовольствием пожевал губами.

– Лейтенант Катков, доложите полковнику: командир полка Гуляев и капитан Ермаков.

– А! Это вы! Полковника? – И адъютант, уже осмысленно вглядываясь в Ермакова, заговорил торопливо:– Полковник только с передовой. К нему приехала жена. Приказал тревожить только в случае пакета. Но я сейчас, минуточку…

Адъютант взбежал на крыльцо.

Ермаков, чувствуя знобящую боль в груди, по-прежнему молчал. Полковник Гуляев упреждающе проговорил:

– Что ж, ты доложить обязан. Но без горячки. Спокойно. Только спокойно.

– Я вас не подведу, товарищ полковник, – ответил Ермаков, усмехнувшись. – Не волнуйтесь.