Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

— Все это так... Но... История учит нас не только любви, но и ненависти. И, может быть, больше всего ненависти. Именно ненависти — из любви к будущему, во имя которого мы живем!

Мимо гимназистов прошел инвалид, опираясь на деревянный обрубок, подбитый желтой резиной.

— Зачем? За что? В угоду кому? — спросил Леша, показав на солдата. — А ведь если поразмыслить, это происходит из-за того, что общество наше пришло к недопустимым контрастам и пытается эти контрасты узаконить. Я ставлю себя в положение тех, кто лишен того, что имею я. И ощутимее вижу изнанку жизни. А я не хочу, чтобы большинство лишено было по милости меньшинства самого необходимого. Не хочу. И восстаю. И этого не будет!

Леша остановился.

— Говорите! Говорите еще. Но мне до сих пор казалось, что политикой должны заниматься политики...

— Глупо! Простите меня... Кто станет заниматься политикой за вас? Почему дела вашей совести должны стать кому-то ближе, нежели вам самому?

— Так было... И я не думал...

— Вот сегодня ваш латинист обидел меня. И вообще он черносотенец! Мой отец порядочный человек. Только идеалист. Он подходит к явлениям жизни со странными весами. И со странными разновесками. Он готов терпеть гнет. И не восстанет против угнетателей, если только нужно пролить кровь. Вы понимаете? Для него человеческая кровь священна. Если бы ему сказали: в ваших руках — судьба мира, подпишите смертный приговор сотне людей, и на земле настанет рай. Вы думаете, он подписал бы? Нет. Он умертвил бы самого себя! Это ему легче сделать...

Леша взял Витю под руку.

— Отцу хотелось бы, чтобы революцию совершали в белых перчатках. Конечно, кто станет возражать, что это было бы хорошо. Но враги наши отнюдь не в лайковых перчатках сопротивляются!

Витя высвободил руку.

— Ну, а вы, Леша, вы могли бы подписать смертный приговор сотне людей? — спросил взволнованно.

— Да! Лишь бы установить новый строй, при котором люди не увидят ни зла, ни насилия, ни нищеты.

Витя изумился.

— Вы? Леша? Вы могли бы умертвить сто человек? Вот вы только что смотрели в небо и радовались... Вы сказали, что нельзя быть счастливым, если существует несчастье. Вы...

— Я сказал. И это не противоречит. Я хочу счастья активно, а не созерцательно.

— Но как можно убить человека? Я имею в виду — сознательно? Убить самому или подписать приговор и потом чувствовать себя счастливым?

— Это неизбежно, — сказал Леша. — Я много думал... Ах, Витя, если бы вы знали, чего стоило мне придти к этой мысли... Не умом, не с цифрами на бумаге, а сердцем...

— И вы пришли?

— Да... И стало легче. Я знаю, что теперь я создаю жизнь и отвечаю за нее, а не кто-то... И если еще плохо, значит, я виноват. Я! И мне некого винить, некого искать в оправдание существующего зла, в оправдание пороков.

Витя с восторгом посмотрел на товарища.

— Но простите... Я, кажется, увлекся... Да... Николаев! Не думал, что он так красив. Мне доставляет особенное удовольствие бродить по улицам незнакомого города, открывать в нем то, чего я не знаю. Я легко ориентируюсь в любом незнакомом месте.

— Вы где живете? — спросил Витя.

— На Адмиральской, угол Наваринской.

— Вот как! — обрадовался Витя. — Ваш дом двухэтажный?

— Да.

— А мы живем в особнячке рядом. Видели? И к вашей стороне выходят две ниши из красного кирпича с вазами. Это наш дом.

— Судьба! — загадочно сказал Леша.

— Будем каждый день бывать друг у друга!

Возле Мариинского сквера они встретили Веру Белосельскую, очень тоненькую и, как показалось Леше, хорошенькую гимназистку. Ей было лет пятнадцать.

Шага за три Витя снял фуражку.

— Здравствуйте, Верочка! Рад, что встретил вас. Будьте знакомы. Мой новый товарищ. Из Москвы.

Леша представился. Вера назвала себя.

— Вы бежали от большевиков?

«Они точно сговорились...» Леша нахмурился.

— У Леши свои убеждения. И не надо так... Он умный, Верочка. Умнее всех наших гимназистов. И вы должны подружиться!

— Но что я дурного сказала? Мы тоже бежали из Москвы!

Леша заметил, как Витя незаметно погладил Верину руку.

«У них давняя любовь...»

— Прошу извинить. Мне пора!

— Не покидайте нас! — попросил Витя.

Они пересекли центральную аллею сквера и сели на скамье в тени деревьев.

— Какой чудный день! — воскликнула Вера. — Вам нравится? — обратилась к Леше.

Она заметила, что у гимназиста были странные глаза. «Светятся, будто ночью светлячки... И ресницы, как у куклы — волосок в волосок, длинные такие...»

— Я вас понимаю, — сказала Вера, — после дороги не скоро придешь в себя. После такой дороги, — поправилась она. — Мы пережили это в прошлом году. На станциях и в поезде мои дорогие родители говорили, что они странствующие музыканты. Папа с мамой играли, а я плясала... Как было страшно... А когда перешли границу, и я увидела офицеров, слезы полились у меня из глаз...

Леша смотрел под ноги.

— Да... Много слез проливается сейчас...

— Я не совсем понимаю вас, Леша...

— О, это несложно... Сколько расстрелов «при попытке к бегству...» Сколько невинно заключенных.

— Но ведь невинных не арестовывают и не расстреливают! Арестовывают большевиков...

— А вы знаете, кто такие большевики?

— Но... большевики... Это известно... Папа, когда мы что-нибудь натворим, называет нас большевиками!

— Папа называет, но не расстреливает?

— Так ведь он шутя. Настоящие большевики отняли унас все!

— Например?

— Но... Я не понимаю... С такими взглядами нельзя жить на юге... — сказала Вера.

Леша угас. Наступило молчание.

— Друзья мои!

Витя взял их за руки.

— Друзья мои! Я люблю вас обоих... Не ссорьтесь. Ваш отец, Леша, прав: легче убить самого себя, чем другого...

— Но еще легче закрыть глаза и не видеть, как убивают других! Однако, мне пора.

— Ну, еще немножко. Капельку! — просил Витя. — Давайте, пойдем на бульвар. Посмотрим на французские корабли. И на матросов. У них такие забавные шапочки с красными помпончиками. Я вчера видел английский крейсер.

Леша вздернул плечами.

— Нет. Я не могу. Прошу простить.

Как все подвижные по характеру люди, он сразу увял. Вера удивленно посмотрела ему вслед.

— Он умный. Он необыкновенный! Я полюбил его с первого взгляда. Он не похож на других.

— Но он большевик! Самый настоящий большевик. И как его терпят в гимназии! Если бы слышал мой папа...

...В воскресенье Леша стоял близ моста, по ту сторону плеса, и расспрашивал мальчика из Варваровки, как выйти на дорогу в Нечаянное. Разузнав, поднялся по крутому песчаному берегу. С Лешей не было никаких вещей, если не считать обернутой в цветную бумагу книги, которая высовывалась из-за отворота форменного пальто.

Леша шел не спеша, словно на прогулку, занятый мыслями, однако вид гимназиста, шагающего в задумчивости по проселочной дороге, казался несколько странным. Верстах в десяти от Николаева гимназиста остановили. В машине сидело несколько деникинских офицеров.