Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Надежда смотрит на нее строгими глазами, качает головой, и сейчас кажется, что она вдвое старше своей подруги.

— Ну, Надяка, ну почему ты не понимаешь, что здесь нет ничего дурного? Во-первых, мне жалко его, понимаешь, очень жалко. А потом с ним просто интересно. Он образован, не глуп, а главное — веселый. Я просто отдыхаю с ним. Наконец, я учусь у него говорить по-французски.

— Женя, но ведь ты не ребенок. К чему могут привести ваши отношения? Ты же сама говоришь, что Буше влюблен в тебя. И зачем тебе это?

— Да нет же, Надя, ты еще не знаешь. Я забыла тебе сказать самое главное: он собирается остаться у нас насовсем и перейти в наше подданство. И, знаешь, тут есть толика и моей работы. Он по-настоящему полюбил нашу страну и наших людей. У него появилась цель в жизни... Я утомила тебя, Надечка? Ты вроде и не слушаешь!

— Нет, слушаю, очень внимательно слушаю и думаю, Женя: замуж за него ты не выйдешь, это я знаю, а боль ему принесешь большую.

— Ну, не будем говорить об этом, Надюша, дай я тебя расцелую! Совесть ты моя строжайшая!

Некоторое время они молчат.

— Я, кажется, тебе испортила настроение? Перейдем к другой теме, более близкой тебе...

Надя смотрит перед собой, но ничего не видит.

— С тобой что-то происходит. От меня не скроешь! И я давно заметила. Только говорить не хотела. Думала, ты заговоришь первая.

— Что такое?

— Не притворяйся! У вас с Николаем нелады?

Женя заглядывает Наде в самые зрачки.

— Откуда ты взяла? Никаких неладов!

— Не ври! Разве меня можно обмануть? У меня есть особый микрофон в сердце...

— У нас никаких неладов, — говорит Надя серьезно. — Только я решила уехать... Поправлюсь и уеду.

— Куда?

— Сама не знаю. Куда-нибудь на другое строительство...

— Ты с ума сошла!

— Может быть...

— Что случилось? Говори немедленно! Разве я не самый близкий тебе человек?

Надя гладит руку девушке.

— Мне кажется, Николай разлюбил меня... А быть в тягость я не хочу.

— Откуда ты взяла?

— Мне показалось, что я у него — часть производственно-бытовых забот по строительству комбината...

— Нет, ты и в самом деле рехнулась! Я сегодня же поговорю с Николаем. Мне надо задать ему один вопрос, и все будет ясно.

— Какой вопрос?

— Любит он тебя или нет?

— Чудачка!

— Хорошая чудачка! Пусть только ответит или даже пусть промолчит, и мне достаточно. Я ведь ни о чем другом спрашивать не стану, а только об этом: любит ли он тебя или нет?

Надя раздумывает.

— Нет. Не надо. Не ввязывайся хоть ты в наши отношения. Сами их создали, сами распутаем.

— А ты знаешь... — сказала вдруг Женя тихим голосом, глаза ее стали мечтательны, и лицо приняло другое выражение. — Я чуть было не влюбилась в твоего Николая... Это было давно. Мы ехали сюда. Через тайгу. На лошадях. Николай показался мне необыкновенным! Он и в самом деле замечательный! Ехали мы с ним под одним плащом... и шептались... как жених с невестой... А потом, в горах, он нес меня на руках... Было так хорошо... Меня никто не носил на руках... И мы вчетвером лежали в палатке. Рядом со мной — Николай. Я чувствовала его дыхание. Мы так близко лежали. И это было необычно. И я сама не знала, что со мной. Он читал стихи. Читал Маяковского. Какая у Николая память! Он знает всего Маяковского. Он читал нам в грозу:

Чтоб так любить Маяковского, надо самому быть большим. И чтобы так любить женщину... Я никогда об этом не думала. А Николай раскрыл мне. И я потянулась к нему... всей душой... Мне захотелось любви... Вот такой, большой... как у Маяковского... Только я не мучила б его. Я тоже его так любила бы... — Женя отвернулась к окну и сказала: — Но для Николая Женя Столярова не существовала. И так обидно мне было тогда... так обидно... — Женя вскинула свою голову и посмотрела холодным взглядом Наде в глаза. — А любить человека, которому я безразлична, я не могу... Маяковский мог. А я не могу. И я остыла... Ну, вот все...

Она поднялась. Видно, ей было неловко за признание, которого она могла и не делать.

— А мне Николай об этом не рассказывал... Странно...

— Он — умный! Об этом нечего рассказывать. И мне не следовало. А ты счастливая, Надя. Я рада за тебя! Поправляйся! Я пошла. Привет от Бориса.

— От Бориса? Странно: он даже не навестил меня. Все были, даже Митя Шах, только Бориса не было.

— Все равно: привет!

— Ты это сейчас выдумала?

— Да.

— Зачем?

— Он любит другую. Надо было не изменять ему. Он хороший парень!

«Странная... и чудная... чистая девушка», — думала Надя после визита Жени.

Несколько раз навестил ее профессор Бунчужный. Вот с кем было ей спокойно. Федор Федорович приходил оживленный, говорливый, не похожий на всегдашнего, придвигал табурет и усаживался поплотней.

— Уйдите от своих дум. Они мешают вам, вашему выздоровлению. Поверьте, в жизни все складывается лучше, чем мы предполагаем. Иной раз, когда решается что-либо весьма важное, предвидишь десяток исходов. А реальная жизнь предложит одиннадцатый! И, в конце концов, — лучший!

Однажды Наде приснилась тетка. Надя долго потом лежала с закрытыми глазами, стараясь восстановить в памяти все, что привиделось ночью.

Она редко вспоминала тетку, у которой росла в Екатеринославе, после смерти матери, редко вспоминала детство: ничего радостного эти воспоминания не приносили. Она избегала их, словно боясь, что прежнее может вернуться.

Но сегодня ей приснилась холодная пустая изба на замке, шестилетняя Надя — одна. Тетка, уходя на работу, запирала ее. На столе чугунок картошки, горбушка хлеба, прикрытая коричневой тряпкой, и соль, но не в солонке, а рассыпанная по всему столу, и на ней фантастические разводы, проведенные маленьким грязным пальцем.

Надя сидит с ногами на лавке и смотрит в окно. Там, на дворе, весело, мальчишки смеются, кидаются снежками. А если прижаться к уголку стекла, видна за сараем снежная баба, — у нее вместо носа морковка.

Наде так хочется на улицу, что она начинает выть, жалобно выть на одной ноте. Но это не помогает; самое страшное впереди — это когда в избу заползает темнота. Часы-ходики выговаривают: «вот я те-бя... вот я те-бя...» Это до того страшно, что Надя не выдерживает, бежит к печке, берет ухват и останавливает маятник. Но и сейчас еще слышится «вот я... те-бя!» Потом она лезет на печку, забирается под кожух, вдавливает голову в подушку — все равно страшно. Слышно, как шуршат тараканы, пищит, возится мышь.

Надя долго лежит, съежившись под одеялом, и перебирает в памяти эти холодные одинокие дни своего детства...

В 1919 году ей исполнилось пятнадцать лет, она уже была рослой, румяной девушкой и работала на конфетной фабрике. Ничего, не плохо было — и работа не трудная, «вкусная», и люди ласковые жалели девочку. Потом рабфак, общежитие и наконец институт. Тут уж и совсем хорошо. Дружба с Борисом. Конечно, это дало много хорошего, но любовь пришла, когда повстречала Николая. Это было для нее совсем новое, неизведанное чувство, которое захватило и которому она не стала сопротивляться.