Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Старший научный сотрудник и зять, Лазарь Бляхер, умел входить сразу, всей фигурой. Они работали вместе не первый год — с тысяча девятьсот двадцать пятого — и научились понимать друг друга без лишних слов.

Профессор внимательно рассматривал хорошо вычищенные башмаки своего зятя и, чтоб скрыть мучительную досаду, принимался перелистывать анализы плавок.

— Все-таки, я на этом продолжаю настаивать, мы мудрим с вами, Федор Федорович. Жизнь подскажет более простое решение вопроса, — начинал Лазарь.

Бунчужный зло глядел на своего помощника.

— Мудрим?

— Нутром чую, что все это решится проще. И мы потом с вами будем удивляться, до чего запутали вопрос... Не мы... а вообще запутан вопрос...

Бунчужный морщил лоб и долго мял платочек, не зная, что с ним делать.

Дважды в пятидневку профессор уезжал на завод, который находился в двухстах километрах от Москвы. У маленькой печурки, которую рабочие называли «самоварчиком», профессор садился на ступеньку, рыжую от мельчайшей рудной пыли, и продолжал тягостный анализ расчетов, столько раз подводивших его.

В шесть, по давно заведенному женой порядку, Бунчужный обедал дома. Что-то приносили, что-то уносили. Словно слепой, он тыкал вилкой в тарелку. Вилка визгливо скользила, ни на что не натыкаясь. Глаза профессора устремлены были в пространство.

— Господи, Фединька, — расстроенно ворчала Марья Тимофеевна, — нельзя же так, даже не видишь, что ешь. А мы-то с Петром старались тебе угодить. Этот ванадий, это шлаки совсем заморочили тебе голову...

Вечером профессор еще раз уезжал в институт.

Когда злость начинала бушевать в сердце, а тишина становилась ощутимой, — хоть бери ее и сжимай в руке, — Федор Федорович вызывал Бляхера, жившего при институте. Профессор подтягивал кресло, включал ток в большую лампу под мягким абажуром, и Лазарь садился рядом. Наступали замечательные часы! Металлургия и химия, конструкция доменных печей и теория познания, семья, революция, прошлое и будущее отчизны, гражданская война и «мирная» война за построение коммунистического общества — все как-то по-новому представало и казалось необычным. «Пожалуй, такой волнующей, горячей беседа могла быть у меня только с сыном, с моим Лешей», — думал Бунчужный, и он испытывал к Лазарю какое-то отцовское тепло.

Лазарь Бляхер обладал способностью говорить обо всем с волнением, делать значимым то, о чем говорил. «Но как самое знакомое, известное, в сущности, так мало знакомо и известно!» — думал профессор.

— Друг мой! Я взволнован. Стойте!.. У каждого из нас своя жизнь. Свои пути. Свое прошлое. И, несмотря ни на что, мы можем отлично понимать друг друга! Дело в сознании и доброй воле. Над этим следует задуматься!

Вечером, поздно, когда служитель, бесцеремонно ворча в гулкой гардеробной, снимал с вешалки пальто и расставлял глубокие калоши, Лазарь брал профессора за костяную пуговицу.

— Я вас немного провожу. — И у самого уха: — Нам нужна новая домна... Старуха подводит... Вы сами говорите, что вести процесс надо горячо, что надо рвать с традициями и догмами...

— Вы проницательны, товарищ старший сотрудник! И настойчивы! Эти качества должен иметь настоящий ученый. Вы свободны также от преклонения перед авторитетами. Ваш ученый мозг создавался в век ниспровержения всех и всяческих авторитетов. В мое время такой роскоши мы позволить себе не могли! Но не сердитесь, я шучу. Большевики, конечно, правы: количественные изменения суть не только количественные. Мне, как металлургу, это известно лучше, нежели кому-либо другому, хотя нас не учили диалектике. Но шлаки... друг мой... шлаки... Во всяком случае, мы с вами ближе к истине, чем наши уважаемые коллеги со своей солью! Нет, до чего дойти: соль, как флюс, в доменном деле! Маринад в металлургии!

Бунчужный молодо смеялся.

— Может быть, зайдем? Лиза будет рада. И Ниночка, — приглашал Лазарь.

Бунчужный смотрел на часы. Десять.

— И Лиза сыграет вам Чайковского... — Он знал, что́ для старика музыка.

— Нет, в другой раз, — решительно отклонял Федор Федорович предложение зятя. — Марья Тимофеевна беспокоиться будет. Если хотите, пройдемтесь немного. Проводите меня.

На улице профессор отпускал шофера и подхватывал инженера под руку.

Лазарь провожал не всегда, но почему-то в те немногие вечера совместных прогулок по городу сеялся дождь, фонари бросали белые круги на лакированные камни, рассыпчато звенели в тумане трамваи. В такие часы Лазарь любил припоминать Одессу, свое отрочество, и это приносило, несмотря на тяжесть прошлого, особую радость. 1912 год. Херсонская каторжная тюрьма, фронт, Петроград семнадцатого года, прекрасный революционный Петроград! Гражданская война, подполье в белой Одессе — эти вехи прочно стояли на пути к тому, о чем он мечтал долгие годы. И он пришел. Был у цели. Он был участником замечательной жизни, большой жизни, построенной на высших началах разума и справедливости, завоеванной в боях, согретой любовью многих поколений революционеров, выстраданной народом. Но молодая республика продолжала оставаться в кольце; жерла пушек были направлены на нее со всех сторон. Долго молчать заряженные пушки не могут! Поединок со старым миром не кончился. Отсюда выводы.

— Сегодня я расскажу вам о цикадах... — говорил Федор Федорович, освобождаясь от дневных неудач и прижимая руку Лазаря. — У цикады исключительное зрение, при малейшей опасности она скрывается, но если цикада поет — мир исчезает для нее. Поющую цикаду можно поймать, держать в руке — страстное пение не прекратится. Она поет до самозабвения. Вот какой должна быть для живого существа жизнь!

Бляхер отлично понимал, откуда у профессора мечты о поющих цикадах! Но он был занят мыслями о другом и не слушал, — так, впрочем, поступали, кажется, все, когда профессор затевал беседу о мушках... «Поединок со старым миром не кончился; каждый должен был точно знать, что он делает для защиты государства и не может ли он сделать большего».

Лазарь три года учился на рабфаке, окончил металлургический институт в Москве, работал два года на заводе, затем работал в научно-исследовательском институте металлов; он совершенно сознательно выбрал себе институт, веря и зная, что без металла не может быть построено новое, социалистическое общество, что металл — основа, фундамент этого общества, показатель культуры и богатства страны. Его работа в институте составляла личную его жизнь, богатую впечатлениями; удачи и неудачи его самого, как научного сотрудника, удачи и неудачи товарищей глубоко его волновали. Сейчас он вместе с профессором занимался проблемой получения ванадистого чугуна, которая имела большое значение. Задача была со многими неизвестными, казалась то легкой, то трудной, почти решенной и не решенной!