Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

— Приветливая! И как яблочко вся!

— Красивая! И платье в складочках!

— И пуговки, как звездочки.

Когда поезд с инженерами ушел, колхозная молодежь говорила о стройке, о том, что там их ждет, как встретят и что будут делать. Вечером девушки, лежа на полках, «играли» песню; было в ней много грусти, и хорошо под нее дремалось. Фрося рассказывала, как ей жилось в доме учителя. Толково умела рассказывать она, и все слушали, пока не засыпали. А утром потом проверяли, кто на каком месте рассказа уснул.

И вот, наконец... станция Тайгастрой.

Новое полотно, ветвящиеся рельсы, крутые крестовины, чуткие к движению поезда, конусы щебня, выкорчеванные лесные массивы, томительные остановки через каждые две-три минуты, плетенка лесов на кауперах и домнах, а там — вдали — дома нового города, дома, опоясанные стеклом. И иной, совсем иной цвет неба, запах воздуха. Даже солнце другое...

Надежда Коханец не отрывается от окна. «Получил ли Николай письмо? И телеграмму?»

Она ищет знакомую фигуру среди массы людей, снующей на вокзале; ей вдруг кажется, что она не узнает Николая... Она силится представить его сейчас — и не может... Стоя у подножки, всматривается в каждое лицо.

Путь окончен.

Молодые инженеры поспешно покидали вагон, словно боясь, что их могут повезти дальше. Собирались возле калитки — выхода «в город».

Борис Волощук нес свой и Надеждин чемоданы.

— Ты кого-то ждешь? — опросил на ходу.

Надя еще на что-то рассчитывает. «Он здесь, только не может меня найти. Или замешкался...» Всю дорогу она думала о нем. Он должен быть здесь хотя бы потому, что она так ждала...

Она идет, усталая, точно после изнурительной работы. К калитке подошел комендант поселка Кармакчи.

— Кто тут инженеры из Днепропетровска? Не вы ли, товарищи?

— Мы! мы!

— Пожалуйте к машине! Вот сюда, во двор.

Инженеры пошли грузиться и усаживаться.

— Легковые у нас на подтяжке, — как бы оправдываясь, сказал Василий Федорович.

— Иди сюда скорей! Вот твое место! — звал Волощук Надю, придерживая место чемоданом. Надежда покорно идет. Ей подают руки. Она взбирается, но очень неловко: колени упираются в борт машины, юбка узка. Борис берет девушку в охапку и под смех ребят втаскивает через борт.

Машины трогаются. Набирают ход. День солнечный, золотой. Перед инженерами открывалась панорама строительства.

«Все это очень хорошо, — мелькает в сознании; Нади, — но Николая нет...»

Телеграмму о выезде на строительство молодых инженеров, переданных по разверстке ВСНХ, Гребенников получил два дня назад. Вечером он получил телеграмму из Новосибирска. Инженеров следовало ждать с часу на час. Он очень обрадовался и пошел к Журбе. Было часов одиннадцать вечера.

Николай спал. Уснул он, вероятно, внезапно, сев на постель перевести дух. После возвращения из Москвы у него накопилось много работы, и он по целым дням пропадал то на площадке, то на подсобных заводах, то на ближних и дальних карьерах. С кровати свешивались ноги в грубых сапогах, испачканных цементом.

Гребенников сел на край постели.

Николай тотчас проснулся.

— Что случилось?

— Получил телеграмму.

Журба взял телеграмму и, держа ее между пальцев, сделал сначала из газетной бумаги закрутку.

— Что ж, все в порядке. Людей разместим в доме молодых специалистов. Прибрано и приведено в порядок, — сказал он, прочтя телеграмму.

— Едут и вербованные. Вот вторая телеграмма из Свердловска. Я решил бросить завтра плотников на тринадцатый барак. Что скажешь? — спросил Гребенников.

— А не лучше ли, пока прибудут огнеупорщики для коксового, разместить вербованных в бараке девятом?

Гребенников посмотрел на пиджак Николая, висевший на стуле. Пиджак сохранял выпуклость фигуры своего хозяина; это мог быть пиджак только Николая и никого другого. Николай сидел на кровати, свесив голову, и курил. На гимнастерке нехватало пуговиц, обнажалась грудь, поросшая густыми волосками, точно вереском.

— У меня есть сведения, — сказал Николай, — что среди молодых специалистов, которые едут к нам, немало партийцев.

Журба закурил от окурка козьей ножки вторую, но вскоре забыл о ней. В окно смотрело звездное небо, от реки веяло прохладой; в воздухе не ощущалась цементная пыль, от которой обычно першило в горле. Николай посмотрел на свои сапоги, складочки которых забила грязь, потом снял их и, опрокинув, похлопал друг о друга. Насыпалась горка песка. Под кровать покатился камешек.

— А я ногу вот как натер! — сказал он и по-ребячьи показал ранку Гребенникову.

— Кстати, откуда ты знаешь, что среди прибывающих много партийцев?

— Мне писали...

— Кто?

Николай занялся «аптекой», висевшей над кроватью, вытаскивал пузырьки, смотрел на свет и, найдя нужное, вскрыл флакончик.

— Эх ты, бездомный! И почему не женишься? — ворчал Гребенников. — До каких пор будешь холостяковать?

Журба улыбнулся.

Потом босиком прошел к окну и глубоко вдохнул ночной свежий воздух. В кармане лежало письмо от Надежды; под подушкой лежала телеграмма. Девушка, которая в такой короткий срок стала ему такой близкой, должна была приехать завтра. И он думал сейчас, чем бы ее встретить, что бы такое приятное ей сделать?

Утром Журба собрался в тайгу: километрах в пяти, на альпийском лугу, росло много цветов, и он решил нарвать их для Нади. Но едва вышел, как его догнал Кармакчи.

— Товарищ директор просит зайти! Срочно.

Журба вернулся. Гребенников был до крайности расстроен. Таким его Журба давно не видал.

— Мне сейчас сообщили, что на Улалушинском заводе разворовали кладовую, рабочие сидят голодные. Черт знает, что такое! Немедленно поезжай, разберись, успокой народ. Виновных вели арестовать. Бандитизм! С тобой едет уполномоченный ГПУ.

Делать было нечего. Николай написал Наде записку, но в последнюю минуту и записку увез с собой.

Инженеры приехали в одиннадцать часов утра. Гребенников пригласил их к себе в кабинет. Пришел Федор Федорович Бунчужный. Молодежь привезла хмель, задор, взволнованность, что всегда радовало и Гребенникова и Бунчужного. Инженеров познакомили со строительством, разбили по участкам. Общезаводское собрание назначалось на завтрашний день. Коханец и Волощука направили в доменный цех, Митю Шаха — на строительство мартена.

— Да ведь мы не строители, а эксплоатационники! — заикнулся Шах, но его осадили: здесь чернорабочий становился на кладку огнеупора, а инженер-эксплоатационник тем более мог сойти за строителя!

— Расширять надо, товарищи, специальность! Расширять горизонты! Без этого мы не справимся со своими обязанностями! — сказал профессор Бунчужный, отлично понимая смущение молодых инженеров.

— А теперь идите, товарищи, устраивайтесь, отдыхайте! До завтра!