Владимир Щербак - Буревестники

— Матросы! Мы с господином Зверевым пришли к вам, в Сибирский флотский экипаж с тем, чтобы сообщить вам важные новости. Только что мы имели беседу с командованием крепости. Мы добились у коменданта твёрдого обещания выполнить все ваши требования. Поэтому призываем вас прекратить беспорядки и вернуться к нормальному несению службы…

— А как будет насчет запасных?

— Они будут уволены в кратчайший срок. Полагаю, через два-три дня…

— А скажите, господин хороший, что с нами будет, если мы вас послушаемся и бузу закончим?

— Я считаю, если вы немедленно прекратите беспорядки, никакие последствия вам не грозят.

— Не верьте, хлопцы ему! Всех нас в арестантские роты засунут, а кое-кого и подальше…

— Что же делать, если ты такой грамотный?

— Продолжать восстание! Революция идёт по всей стране, мы не одни!

— Господа! Не слушайте это безответственное выступление. Это авантюра! Насилие рождает насилие, и если вы не подчинитесь командованию, оно вызовет казачьи части…

— И верно братва, пора кончать бузу!

— Точно! А не то казаки нагайками пропишут ижицу на наших задницах!

— Нагайка ещё что – к стенке запросто могут поставить!

— А что, товарищи, добились ведь, чего хотели, и – стоп машина! А то и в самом деле казаков высвистают…

В это самое время со стороны Первой Речки в притихший ночной город, поигрывая плеточками, горланя похабную песню, въезжали казаки Нерчинского полка. В воздухе крепко пахло лошадиным потом, солдатской амуницией и потревоженной пылью.

Рапорт Петров закончил словами: «Политической подкладки у событий не было». Он перечел написанное и одобрительно хмыкнул: ему понравилась его работа, как описанная в рапорте, так и проделанная в действительности… Шефу не в чем будет упрекнуть его. Кстати, пора этого борова брать за жирные бока, пусть поторопится с присвоением звания. Сколько можно находиться в двусмысленном положении.

Он закурил душистую папироску и придвинул к себе папку с донесениям агентов внутреннего наблюдения. Бегло принялся их просматривать. Интересного было мало. Но вот одно, подписанное неким «Пятницей», привлекло его внимание. Петров положил папиросу в пепельницу и внимательно начал читать донесение.

Из донесения агента охранки «Пятницы».

«Информирую, что в квартире командира миноносца «Скорый» старшего лейтенанта Штерна (Офицерская слободка, соб. дом), в гостях у его жены артистки Марины Штерн довольно часто собирается общество, состоящее из революционно настроенных интеллигентов. Разговоры ведутся преимущественно о политике, и, в частности, о необходимости изменения существующего строя. Во время недавних беспорядков, точнее 30 октября с. г., у Марины Штерн гостили опасные революционеры, бывшие ссыльнопоселенцы Людмила Волкенштейн и Перлашкевич. Они явно оказывают влияние на события, происходящие в городе. Здесь же появилась весьма подозрительная личность – некто Сиротин, высланный из Петербурга. Держится очень осторожно, и сведениями о нём пока не располагаю. Его приметы…»

Петров мрачно усмехнулся и, не дочитав донесение до конца, медленно и старательно разорвал его на мелкие кусочки. Посидел, подумал. Вспомнив что-то смешное, улыбнулся и покачал головой. Потом встал, открыл дверь в соседнюю комнату, спросил писаря:

— Есть ли у нас материалы на Волкенштейн?

— Так точно.

— Принесите.

— Я извиняюсь, кто именно вас интересует: Александр Александрович или Людмила Александровна?

— Она.

— Сию минуточку.

Писарь принес папку. Петров снова закурил и погрузился в чтение досье.

…Пейзаж за вагонным окном был тем же, что и вчера: бесконечные поля с редкими берёзовыми колками, однако это была уже Россия, и поэтому пассажиры – и иностранцы и русские, – первые с любопытством, вторые с жадностью, смотрели в окна.

Поезд замедлил ход: предстояла последняя проверка пассажиров, прибывающих в Российскую империю.

Лощёный жандармский офицер взял протянутый ему молодой женщиной паспорт, раскрыл его: «Андреева Анна Андреевна, болгарская подданная…» Заглянул в красивое тонкое лицо пассажирки нагловатыми глазами, игриво подбил кверху сутенёрские усики.

— На Шипке все спокойно? Хе-хе-с! Прошу вас, мадам, всё в порядке…

Холодно улыбнувшись, женщина взяла паспорт и отвернулась к окну. Жандармы, звеня шпорами, вышли из купе.

Она смотрела на белые хаты, зелёные свечи тополей, жёлтые поля и чувствовала, как томительно и сладко сжимается её сердце. Россия, милая Россия! Здравствуй, дорогая! Четыре года не виделись мы, целых четыре года! И надо же, первый русский человек, который встретился ей на родной земле, был жандармом – одним из тех, против кого она борется! Дорого бы он заплатил за то, чтобы узнать настоящее имя этой хрупкой женщины с большими печальными глазами.

Сердце звало её на юг, в Киев, где жили и ждали муж Александр и шестилетний Серёжа, совсем забывший свою маму, но долг призывал её на север, в Петербург. Сюда она и приехала душным августовским вечером 1883 года.

Она не знала, что её уже ищут. Жандармы вышли на её след случайно. Вскоре после отъезда Андреевой из Болгарии русский консул в Яссах получил анонимный донос, что некая русская, жена доктора, с болгарским паспортом выехала в Россию, имея своей целью ни много ни мало, а убийство русского царя. Прочитав донос, консул пожал плечами: «Вздор какой-то!» — и небрежно бросил его в ящик стола. Однако некоторое время спустя листок был извлечён не в меру ретивым помощником консула, который, памятуя о том, что бережёного и бог бережёт, секретно телеграфировал в Петербург содержание доноса.

Шеф жандармов тоже недоуменно пожал плечами, но на всякий случай распорядился проверить личности всех женщин, прибывших из Болгарии с августа по октябрь сего, 1883 года. Так Андреева оказалась в поле зрения охранки, а затем и в кабинете ротмистра Страхова.

Жандарм не соответствовал своей фамилии: был вежлив до приторности. Он вёл не допрос – «что вы, боже упаси!» – приятную светскую беседу. Говорил ротмистр на болгарском, разумеется, исключительно для того, чтобы доставить госпоже Андреевой приятное. Язык он выучил, по его словам, во время русско-турецкой кампании, участником которой был в 77-м году.

Ротмистр предавался вслух воспоминаниям, хвалил болгарские табаки и вина и, словно между прочим, интересовался семьёй Андреевой, её знакомыми. Ответы слушал внимательно, напрягая толстые красные складки на лбу, но ей казалось, что его интересует не столько содержание ответов, сколько её произношение.

Потом ротмистр поднялся с грустно-любезной улыбкой, дающей понять, что он с удовольствием поговорил бы ещё с такой очаровательной собеседницей, но дела, дела… Провожая гостью до дверей, жандарм неожиданно спросил: