Федор Панфёров - Удар

— Я? Нет. Надо искать такую возможность, чтобы не убивать. Убить десятки тысяч голов — дело легкое… так мы переколотим все конское поголовье, — проговорил профессор.

— Тогда не понимаю… Елена Петровна предлагает не убивать, а лечить. И вам, вместо того чтобы убивать, лучше уж допустить к лошадям Елену Петровну с препаратом Рогова… Пусть пробует, пусть лечит. Поголовье коней в Степном совхозе обречено на убой, и к этим обреченным коням не хотят допустить людей, уверенных в том, что они их могут спасти. Где у вас логика, профессор? — вступился Опарин, уже готовый сам применять на лошадях препарат Рогова. — Логика? Где логика, профессор? Вы нас своими научными доводами было приглушили, но вот тут… прореха у вас. Как же? Кони обречены на гибель, у вас нет такого средства, чтобы их спасти, а вы же не пускаете к ним людей, которые хотят их спасти.

— Разрешите, я скажу. — И, не дожидаясь разрешения председательствующего, Елена продолжала: — Вам, профессор, как и всем присутствующим, известно учение Дарвина. Мы учение Дарвина защищали и защищаем от мракобесов всех мастей. Так?

— Совершенно верно. — Уралов снова вытер лицо платком.

— Дарвин опрокинул все, что тащили мракобесы от боженьки в область происхождения видов. Очень хорошо. Однако не все ведь у Дарвина верно. У него был и ряд неправильных положений. Вот, например, он принимал реакционную схему Мальтуса о народонаселении.

— Неправда! Он сказал, что книга Мальтуса послужила ему толчком, — возразил Уралов.

— Толчок в науке, профессор, — это не то, что толчок кулаком, — резко ответила Елена и продолжала, как и до этого, горячо и уверенно: — Советские ученые приняли материалистические основы теории Дарвина, но они творчески развивают дарвинизм. Ныне мы имеем биологический закон Мичурина. Он признан всеми, кто овладел методом диалектического материализма. Вы что же думаете, профессор, и буржуазные ученые признали биологический закон Мичурина? Нет! Чтобы признать такой закон, надо стать марксистами. Тех ученых, которые отвергают биологический закон Мичурина, мы называем консерваторами… Так почему вас, профессор, не назвать консерватором?

На этот раз слово «консерватор» прозвучало как настойчивая дерзость со стороны Елены Синицыной.

Уралов брезгливо отмахнулся, зажав в кулаке платок, и сказал:

— Я целиком поддерживаю Мичурина.

— Еще бы не поддерживать, — подхватила, наступая, Елена. — Еще бы! Но ведь в области, близкой вам, в области микробиологии, вы целиком и полностью находитесь в лагере консерваторов.

Уралов неожиданно раскатисто захохотал.

— Это почему же?

Елена какой-то миг молчала, словно нацеливаясь, затем заговорила, чеканя каждое слово:

— Великий Пастер установил как незыблемый закон, согласно вашему утверждению, что бактерия — неизменчивое существо, что за бактерией иного живого существа нет. Так утверждал Пастер, так утверждали его последователи. Однако русский ученый Ивановский открыл вирус. Уже после Пастера открыли вирус — иное живое существо, нежели бактерия, а профессор Уралов все еще продолжает утверждать, что за бактерией нет другого живого существа. Когда-то русский ученый Ивановский подметил, что вирусы кристаллизуются, а профессор утверждает, что это чепуха.

— Что вы ко мне пристали? Я все это признаю, — выкрикнул Уралов.

Елена вскинула руку и, взмахнув ею, сказала:

— Да-а! Профессор признает все, что до него открыто эмпирическим путем, но не признает того, что обосновал, развил и научно доказал советский ученый Рогов. Тогда почему же профессор Уралов обижается, когда его называют консерватором?

Вопрос о применении препарата Рогова как-то без голосования был разрешен положительно, спор перешел в другую область — в область микроорганизмов, в область истоков жизни. Временами заседание становилось шумным: вдруг все начинали говорить друг с другом, споря с оратором, перекидываясь словами, это свидетельствовало о возбуждении умов, взволнованности, и потому Аким Морев не вмешивался, давая возможность высказаться всем, затем призывал к порядку.

Но заседание затянулось и по желанию всех было перенесено.

В ту ночь Аким Морев снова вспомнил о Елене.

«Какая яростная… в споре. Да, конечно, Любченко для нее — бугорок. Он какой-то невзрачный… Ну, ты вот особенный. Ложись. Спи. И без того дел полно, а ты еще на препарат Рогова решил тратить силы… Да не на препарат, — тут же возразил он сам себе, — большой это вопрос. Она, Елена, — впервые мысленно назвал он ее так, — пожалуй, права. Но Уралов написал семнадцать книг… и сжечь их ему просто невозможно, как, например, невозможно сжечь Якутову ученую степень доктора сельскохозяйственных наук, полученную за разрешение ряда проблем «сухого земледелия». Значит, начинается борьба убеждений». Он принял душ, погасил свет и лег в постель. Тело как-то сразу пришло в полное бездействие, оно уже засыпало: трудно двинуть рукой, ногой, пошевелиться, но в голове все кипело, и он мысленно снова перенесся на заседание бюро обкома, видя всех — возбужденных, взволнованных, особенно Елену Синицыну. Странно, она, тоненькая, лицо порою кажется совсем девичьим, а так яростно нападает на седого профессора Уралова, что тот то и дело вытирает платком обильный пот на шее, на висках и разводит рукой, как бы говоря: «Ну и ну! Но все равно не признаю». А Елена Синицына приводит перед изумленными слушателями довод за доводом и, кажется, маленькими, но цепкими руками ломает кряжа-профессора. «Не в молодости только дело, — думал Аким Морев, сидя на председательском месте и руководя заседанием бюро. — Нет! Не только в этом дело, а в том, что Уралов застыл на старых догмах, как, например, застыл Сухожилин на инструкциях, указаниях, правилах. Жизнь движется вперед стремительно, ломает инструкции, правила, указания, тем более — догмы». Так он и пролежал в постели до утра, мысленно руководя заседанием бюро обкома, то подавая реплики, то выступая с довольно развернутыми речами, все больше и больше склоняя всех на сторону Елены Синицыной…

А Елена Синицына в это время бродила по улицам города, обдуваемая злым ветром, все надеясь — вот-вот из тьмы появится Аким Морев, и тогда она скажет ему: «Я хотела вас видеть. Мне надо поговорить с вами… Возьмите меня под руку: мне холодно…»

Через три дня в конференц-зале собралось бюро обкома с расширенным активом. За столом расселись так же, как и в прошлый раз: на своих местах члены бюро обкома, на своем месте председательствующий Аким Морев, но по бокам стола были в три ряда расставлены стулья, и на них восседали врачи, математики, агрономы, химики, физики, микробиологи — цвет ученого мира Приволжска — и в дальнем углу директор треста совхозов Лосев.