Федор Панфёров - Удар

— Давай, давай, — гудя, подгоняя «газик», кричал Иван Петрович, вдохновленный одобрением академика.

— Вы и правда мастер своего дела. Через какую топь проскочил.

— Я думал, засядем, — изумлялся вместе с академиком и Аким Морев.

Пошли глухие, нежилые места, изредка только попадались журавли-колодцы, и они пробуждали у путников отрадное чувство: колодцы — признаки жилья…

Уже наступают сумерки; все становится крупнее: укрупнились как-то травы, ложбины, кусты таволги — жесткие, как проволока, стога же прошлогоднего сена, почерневшие и мрачные, высятся безоконными домами.

«Газик» со всего разбега подскочил к стогу, круто развернувшись, фыркнул и замер. Следом за ним остановилась и «Победа».

— Ну, что? — крикнул Аким Морев, веселыми, озорными глазами посматривая на Астафьева.

— Сейчас… пойдем, — ответил тот, тоже волнуясь, и, взяв Акима Морева под руку, повел его за стог сена, говоря: — Смотрите, Аким Петрович.

Перед ними виднелась цепочка лиманов, или, как их тут еще называют, саги. Они, эти лиманы — саги, — были залиты весенней водой и рыжели по краям, словно тронутые ржавчиной или потускневшей охрой. Тут и там чернели островки, заросшие прошлогодней травой-колючкой.

Как только Аким Морев и Астафьев появились у стога, так с ближнего лимана — в сорока — пятидесяти метрах от стога — поднялось неисчислимое множество разнообразной утки: кряква, чирки, широконоски, шилохвосты, гоголи. Отлетев, как туча, они опустились неподалеку, на следующий лиман, где, казалось, и присесть-то негде: так тот лиман был забит дичью.

— Эх! — вскрикнул Аким Морев. — Почему мы сразу ружья не прихватили?

— Успеем, Аким Петрович. Давайте переодевайтесь и пошли на островок.

— По воде?

— А то? Не по воздуху же, — и Астафьев, подойдя к машине, разложив ружье, сам первый начал переодеваться.

Сумерки спускались, как всегда в степи, быстро; предметы еще больше укрупнились, водяные пространства как-то удлинились, и вода стала неприступно пугающей.

— Ну, Аким Петрович… с богом, — пошутил Иван Петрович, беря ружье и патроны, желая помочь Акиму Мореву переправиться на островок. — Вы на какой?

— Помогите академику, — шепнул Аким Морев, хотя ему самому впервые приходилось идти по талой воде и он побаивался ее.

— Аким Петрович, — вмешался Астафьев. — Я думаю, Иван Евдокимович пусть садится вот на тот островок. Иван Петрович, отведите его. Засаду устрой. Знаешь, как? — И, несмотря на то, что Иван Петрович кивнул головой, Астафьев все-таки продолжал: — Наберете колючки и сделайте из нее бочку. В эту бочку пусть и садится академик. Иван Евдокимович, вы хоть раз охотились на гусей?

— Не раз. Знаю, — ответил тот и зашагал по воде, говоря: — Никого мне в помощники не надо: один справлюсь.

— Не утоните, — встревоженно предупредил Аким Морев.

— Экая мамаша, — смеясь, ответил академик, булькая водой, поблескивая резиновыми сапогами. — Тут, дражайший Аким Петрович, ежели захочешь утопиться — не утопишься. Разве только лежа, и то потребуется, чтобы на вас кто-нибудь навалился. А дно-то какое, как гуттаперча. Торф, покрытый налетом солончака. Видите по берегам рыжину — это от торфа. Как эти лиманы называются? — уже еле слышно донеслось от академика.

— Красные воды, — ответил Астафьев, с восхищением глядя, как смело академик пробирается к островку, все больше и больше утопая в густом, переходящем в ночь сумраке. — Пошли, Аким Петрович. А вы, Иван Петрович?

— На страже останусь.

— Ну, там поллитровочка есть, отпивайте за удачный выстрел, — посоветовал Астафьев и тронулся, уводя и Акима Морева.

Они сначала шли берегом лимана, то и дело спугивая дичь: она поднималась так, словно кто-то отбрасывал с воды черное покрывало, и Аким Морев невольно хватался за ружье. Это видел Астафьев и предупреждающе, как бы не замечая его суетливости, сказал:

— Сядете на островок — и ждите. Гуси дадут о себе знать криками.

— А утку как? Не будем стрелять?

— Нет. Она уйдет от нас на другие лиманы и не прилетит. При первом выстреле поднимется и уйдет. Ну, налетит на вас, тоже, конечно, стреляйте. Хотя не интересно. Гуся — интересно. Так вот, они скоро потянутся с кормежки. Обычно летят низко и переговариваются. «Как, дескать, покушалось, не пора ли нам на воду, где сядем?» и прочее-прочее… На своем, конечно, языке. Бейте в «переговоры» или ловите момент: несмотря на тьму, на какой-то миг, на какой-то, уловимой только охотниками, грани, вы на миг-мигов увидите гусей: и бейте в этот миг-мигов. Идите за мной, вот на этот островок, — и Астафьев первый шагнул в воду.

У Акима Морева почему-то по телу прошла дрожь. Он прекрасно умел плавать, великолепно держался на воде: мог сидеть, стоять столбом, лежать без движения… и, однако, вступив в воду, он задрожал, чего-то боясь.

«Вот еще, чепуха какая, — мелькнуло у него. — Волгу, бывало, переплывал». «Но это «бывало», — возразил ему кто-то. — А теперь-то ведь ты уже не «бывало». — «Ерунда! Чепуха!» — снова успокаивая себя, подумал он и зашагал следом за Астафьевым.

Выбравшись на островок, устроив из трав-колючек засаду, Астафьев наставительно сказал:

— Сидите смирно… будто днем: гусь не то видит ночью, не то чует человека. Сидите, как пень… и только при лёте моментально выпрямитесь и стреляйте. Стреляйте чаще. Ну, желаю успеха, — и пошел в сторону, хлюпая по воде.

Хлюп-хлюп, хлюп-хлюп, — слышалось сначала громко, потом все тише и тише, затем все заглохло… и только временами вдруг доносились насмешливые вздохи Астафьева.

«Значит, все еще идет», — думал в эти минуты Аким Морев, однако неотрывно смотрел во тьму неба, напрягая слух, ожидая гусиного «переговора».

Вскоре все стихло.

Молчало темное, усеянное яркими звездами небо, молчала, туманно поблескивая, вода, молчали укрупнившиеся во тьме кустарники, колючки-травы, молчали охотники, только временами где-то встревоженно заговаривали утки, и те наконец смолкли.

Мертвая тишина стояла, может быть, с час, но на охоте, когда находишься в напряженном состоянии, час порой кажется годом.

И вот где-то, очень далеко, ночную тишину нарушили особенные, присущие только гусям, предостерегающие переговоры. Казалось, опытные старики предупреждали молодежь:

— Не торопитесь, успеете. Поспешишь — людей насмешишь и еще хуже — жизни лишишься, — но другие, молодые, гневно, будто ребята, которым хочется спать, протестовали, говоря:

— Ну вас, папаша и мамаша… вы сроду одно и то же: гляди — не споткнись, гляди — не упади, гляди — не поскользнись. Гляди да гляди… а мы покушали, и спать охота. Спать.

Эти переговоры, переведенные каждым охотником по-своему, приближались и приближались, становясь все яснее… Послышался посвист крыльев… и Аким Морев заерзал в своей засаде, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, рассматривая небо, отыскивая более светлую полосу, одновременно прислушиваясь к приближавшейся болтовне — спорам гусей.