Федор Панфёров - Удар

И вдруг тьму прорезал огненный кинжал, затем прокатился гром выстрелов, а следом за ним одобрительный вскрик:

— Эге!

«Ну что же. Астафьев сел впереди меня, значит будет перехватывать, а мне — перепуганного гуся стрелять. Черта с два его возьмешь», — с досадой подумал Аким Морев и опустил ружье, но в этот миг гуси, встревоженные и взволнованные выстрелом, как бы насели на голову Акима Морева, затопили его. Он крутанулся на месте и, ничего не видя в темном небе, даже ярких звезд, куда-то выстрелил и раз и два, затем нагнулся, будучи уверен, что сейчас гусь шлепнется в воду… Вот сейчас, сию минуту… вот-вот… Но вода была также спокойно-туманная, и на душе у Акима Морева тоже возник тот самый туман-грусть, какой появляется у охотника, когда он бьет наверняка и мажет.

«Позор! — мысленно попрекнул он себя. — Не надо спешить. Нет, вернее, надо спешить: тут промедление смерти подобно. Надо брать на штык, а не в хвост. Хотя птица уже перепугана Астафьевым. Вот если бы на меня налетела не перепуганная», — так утешал себя Аким Морев, но в эту секунду слева тьму снова прорезал огненный кинжал, затем прокатился выстрел и опять одобрительный вскрик:

— Ага-а-а!

— Значит, дважды напуганную птицу и ту снял Иван Евдокимович, — с грустью прошептал Аким Морев. — Выходит, я ерундово стрелял. Значит, я… — но дальше он уже шептать не мог: гуси полетели со всех сторон — справа, слева, сзади, впереди. Они летели, переговаривались, ругались на своем языке, гневно вскрикивали, когда то Иван Евдокимович, то Астафьев палили в них, и что-то по своему кричали по адресу Акима Морева, очевидно осуждая и подсмеиваясь над его промахами. А промахов у него было много: он уже палил на каждый звук, не разбирая, куда бьет и зачем бьет, и только когда до него донесся предупреждающий крик Астафьева: «Не спешите», — он чуточку притих, но душу его уже томила досада: «Они набьют, а я вернусь с пустыми руками. Верно, если мажешь… бывает ведь так… надо ружье на какое-то время отложить и начинать вроде сначала». Он отложил было ружье, но в эту секунду на него налетели гуси, и он на какой-то миг, в какой-то полосе тьмы увидел их — огромных, черных — и выстрелил.

«Ох ты, да что же это я. Хоть бы одного гуся… Елене, — вдруг мелькнула у него мысль. — А ведь тогда я подсмеивался над Иваном Евдокимовичем… когда он мечтал на стол перед Аннушкой положить гуся, а то и лебедя… А теперь — сам. Но хорошо бы, конечно. Ведь, наверное, сегодня в Разломе увижу ее». И он снова начал палить по невидимым стаям гусей. Бил и так и эдак, но ничего не валилось из «воздуха». Под конец он, уже совсем отчаявшись, положил ружье на сырую землю, и самая охота показалась ему настолько отвратительной, настолько глупым препровождением времени, что он решил:

— Больше я тратить на эту дрянь время не буду. Мяса, что ль, в магазинах нет, в самом деле? Сидим и проводим попусту время. К черту! И ружье надо подарить… Ивану Петровичу. Делом надо заняться. Вон что рассказывал Астафьев. Про роль МТС. Следует это изучить и… — Он даже поднялся, стряхнул с себя соринки и хотел было вернуться к стогу сена, как в этот миг над его головой прошумели гуси и тут же сели неподалеку, каждый — будто пароходик, оставляя после себя след на туманно-бледной поверхности воды. Сердце у Акима Морева замерло, под коленями задрожало. Он медленно, весь сжавшись, слыша, как у него стучит сердце, опустился в засаду, поднял с земли ружье, не глядя на него, а только глядя на гусей, присевших на воду, прицелился и раз за разом выстрелил. Огонь встревожил гусей, затем пламя погасло, и Аким Морев, со страхом думая: «Опять промазал? Неужели?» — метнул взгляд на то место, где только что сидели гуси… Там что-то упрямо трепетало, скользило, стремясь скрыться, уйти, провалиться… и Аким Морев хотя и знал охотничьи правила до конца охоты не трогаться с места, однако выскочил из засады и кинулся в воду.

Вскоре он, торжественно держа в руке добычу, словно кому-то показывая, вышел на островок и, отряхнув гусей от капелек, положил перед собой, затем снова взял за шеи — и снова встряхнул, мысленно говоря: «Вот тебе, Елена, подарок от меня», — и больше не стрелял, то и дело дотрагиваясь до гусей, словно боялся, что они вдруг пропадут.

Вскоре прокричал Астафьев:

— Капут! Больше не будет. Может, случайно налетят. Пошли, Иван Петрович! Помогай мне первому.

«Помогай. Значит, накосил», — подумал Аким Морев.

Прокричал и академик:

— И мне помогай. Не донесу. Да и не подберу всех. Черт-те что — тьма какая наступила. Пока охотился, светло казалось, а сейчас куда попадали, и сколько их тут — бухгалтера не было.

Когда они сошлись к стогу, около которого уже пылал разложенный Иваном Петровичем костер, то у всех глаза горели, пожалуй, ярче, чем костер: Иван Евдокимович снял девять гусей, четыре казары, Астафьев — шестнадцать гусей и три казары, Аким Морев — трех гусей.

— О-о-о, — возбужденно кричал академик. — Молодец, Аким Петрович! Когда я впервые вот так в ночном стоял… так за четыре ночи ни одного не убил. Нет, вы стрелок первоклассный. Помню, как орла-то и лису — раз, два, и оба валятся. А тут ведь сложнее: и влёт и в темноте…

«Да я — в сидячих», — хотел честно сознаться Аким Морев, но по охотничьим законам не положено унижать себя, и сказал: — Да. Сложно. Влёт-то. Особенно, когда первый раз. Но вы молодец: накрошили.

— Мы счастливые: в удачный перелет попали, — пояснил Астафьев. — Ну, складывай все в кучу… Иван Петрович, дели на четыре головы: такой у нас обычай.

— Только вы моих-то отдельно, — смущенно проговорил Аким Морев, которому хотелось именно «своих» гусей подарить Елене, но его все поняли по-своему, а академик даже подтвердил:

— Первая убитая дичь всегда особенная, — и сам, разорвав платок, навязал ленточки на ноги гусям, убитым Акимом Моревым.

Не успел Иван Петрович поделить дичь, как выскочило солнце и заиграло в рыжих водах лиманов, а травы, как бы освежившись за ночь, загорелись яркими огнями.

— Уток-то! — тяжко вздохнув, произнес Аким Морев, в котором вдруг снова зашевелился охотничий зуд.

— Да куда вам? Гусей и то некуда девать, — запротестовал академик, боясь, что секретарь обкома опять полезет в воду.

— Это конечно. Это верно, — снимая сапоги, говорил Аким Морев, однако не отрывая глаз от дичи, переполнившей лиман. — Что ж, Иван Яковлевич, проводите нас к Лагутину? Тут недалеко — километров сто… добежим.

— Обойдутся без меня? Это я про свои дела. Сегодня в районе обойдутся без меня. Пожалуй, сбегаем, — смеясь, согласился тот.

— Я с вами, — заявил Аким Морев и, забрав своих отмеченных ленточками гусей, сел в «газик», который вел Астафьев сам. — Дорогой побеседуем. Мы с вами не договорили, Иван Яковлевич, — добавил он, удобней устраиваясь на переднем сиденье.