Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Нет. А что за баня?

— Сухим паром всю грязь из внутреннего мира вышибает. Видал, куда прогресс шагнул?

— Ну, черта, брат, не отмоешь. Выгонь-ка грязицу из Бобылева! — засмеялся Яков.

— Бобыля, верно, и финская не возьмет, — согласился Дударев.

Яков поцепче оглядел товарища: лицо его так и светилось от счастья, и тот вопрос, который он хотел задать ему: «А как живешь ты?», отпал сам собою, и он порадовался за него.

Совхозный поселок раскинулся около соснового бора. Совхозная гостиница, где стояли шабаи, находилась на околице, — это был двухэтажный кирпичный дом, как обыкновенно, без малейших излишеств и походил на коробку. Шуйкин сервировал стол. Он был в приподнятом настроении, что обрадовало Якова. По случаю отъезда он принарядился, одев свой береженый костюм цвета лазурной волны. Сразу же следом за ними вошел человечек по виду вовсе потерянный: рыжеватые патлы его, причем весьма редкие, торчали в разные стороны, чем напоминали ежа, высунувшего на приятный запах свое рыльце. Малый росток да притом дикая чаща, покрывавшая его лицо, говорили красноречиво о том, что человечек вел весьма первобытный образ жизни, получая полное удовольствие. Он сделал реверанс, помахивая мятой кепкой:

— Приветствуем корешей! Рад лицезреть.

Фамилия у него оказалась Ступа: с сегодняшнего дня он числился новым кадром бригады взамен бегущего Шуйкина; Голубь тоже подался искать дела поприбыльней.

— Курнуть, извиняюсь, имеем?

— Мы-то имеем, а ты смали свои, — остудил его пыл Яков. — Откуда, умелец?

— Не твое собачье дело, — отбрехнулся Ступа, возмущенный неделикатностью.

Дударев вытащил зубами из пачки сигарету, не замечая при этом протянутой руки Ступы, который, однако, едва не поживился чужим куревом.

— Жмотье! Рази народ? Мельчает на-арод. Широты, понимаете, нету, — бубнил он, косясь на закуски.

— А где Дударь? — спросил Яков, снимая пиджак.

— Был Дударев, товарищ наш, так сказать, по профессиональному классу, и нету Дударева. Нашел семейное пристанище вьюноша, когда натурально облысел и зубов лишился. Истинные шабаи выводятся — вот вопрос!

— Семья — очаг жизни, — возразил Яков.

— Хомут, друг Яша, несравненный хомут, — сказал Шуйкин. — Химера.

— Мысля, достойная занесения в летопись, — покивал Ступа, — бабы ныне хищные. Ну и пускай бегают хлюстанки при собственном интересе.

Бобылев заметил:

— Согласен с альтернативой. Главное, браточки, чтобы хрустело в пэртмонэ.

— Нахапаешь денег, а дальше что? — спросил Яков.

— Дальше-то? — за Дударева ответил Ступа. — Шутник ты, приятель Ваня.

Шуйкин хихикал:

— Найдем широкую, ясную.

— Идите вы к черту! — озлился Яков. — Лично я на деньги плюю. Я ищу праздника души. Хоть раз бы его увидеть, этот праздник души!

— Эт можно. Эт, Яша, пожалуйста, — Бобылев скоренько наполнил стакан.

— Отстань! Дурные вы!

— Верно говорит философ Ступа: мелеет шабайство. Размах фиговый. Мелочь какая-то пузатая, — продолжал Бобылев.

— Забыли завета незабвенного Голубя. Деньги, идиоты, спущаем почем зря, — заметил Шуйкин, — а он-то верно учил.

— У русского человека — другая дорога, — отсек его довод Ступа.

— Вон Бобыль помалкивает: положил-таки на книжку — зашил на мошну.

— В зависть вдарился? — Глаза Бобылева блеснули свинцом.

— Вы тут, гляжу, богато раскатились!

— Пошто ж мелочиться-то? — махнул рукой Шуйкин. — Неизвестно, доведется ль повстречаться?

— Может и такое быть, — подтвердил Дударев.

— Гляжу: ан не выпивши ляжу, — Ступа потянулся было за рюмкой, но Шуйкин оттолкнул его руку:

— Успеешь.

Тот, иронически поблескивая глазами, хихикал:

— Утонченности нету, похерили во зле.

Разговор скакал, как блохи на морозе, как это часто бывает меж разношерстными людьми, да к тому же — при расставании.

— Порядочно тебя, дядя, помяли! — сказал Дударев Ступе.

Тот подмигнул сорочьим глазом:

— Порядочно… кха-кха… попотели на ниве. Зато повидал всевозможные картинки.

— Давно шатаешься? — взглянул на него Яков.

— Стаж велик. Ветеран движенья. Должна отобразить литература.

— А ты что, плотник?

Сощуренный глаз Ступы вспыхнул огоньком — не то людским, не то звериным:

— Все могем…

Красный, распаренный и по виду счастливый, вошел Бобылев, сразу же вытащивший из сумки бутылку коньяка.

— Ты без женки? — спросил он Дударева.

— Занятая… ей некогда, — соврал Дударев, отводя в сторону глаза, чтобы скрыть сконфуженность; Евдокия же заявила ему, что она не поедет «лакать водку в свинюшнике общего житья».

— Тем и лучше, — сказал Бобылев, отчего-то приходя в состояние возбуждения, — бабы опутывают. Хоть покалякаем по душам.

— Это верно, — подтвердил Дударев.

— Волос-то, Трофим, на голове уже маловато, — поддел его Бобылев.

— Ты, гляди, сам вовсе без зубов останешься! — со злостью вдруг крикнул Дударев, опрокинув в рот рюмку. Он снова, поприщурясь, взглянул на Ступу — чем-то он ему не нравился. — Мало, соколик, объяснил про себя. Мы люди степенные, основательные, проверенные, как бы сказать, родня. Потому должны знать новые кадры в деталях.

— Пошел на… — огрызнулся Ступа.

— Имей в виду, — заметил с величавым спокойствием Бобылев, — нецензурованный язык мы скореняем. Говори: где трудился?

— Ходили по Ельнинскому району.

— А где кореша? — спросил Шуйкин.

— Рассеялись. Обабились. Какой тут кругом на-арод? — взвыл Ступа. — Мелкота сивопузая.

— Чем же, интересуются, тебе не нравится здешний народ? — прикопался к нему Бобылев.

— Ты, можа, человек?

— Не шали, Ступа! Мы шалости не терпим, — предупредил Бобылев.

— Да брось! Баба ты, а не мужик. И все вы — бабы.

— А ты сам откуда? — поинтересовался Яков.

— Из Закарпатья.

— Из какой вообче-то прослойки? — не унимался Бобылев.

Ступа не ответил, и разговор пошел про другое.

Явился бойкой, развязной походкой человек лет пятидесяти, толстый, с круглым, слегка попорченным оспой лицом, в белой нейлоновой рубашке и красных подтяжках. Он всем свойски подмигивал круглыми, быстро вращающимися глазами. Это был тоже член их бригады Мухин, давно уже болтающийся по шабайству, три раза разведенный и как бы несущий в своем облике отпечаток такой жизни.

— Слышу: у корешков веселье! — бодряческим тоном проговорил Мухин, довольно запросто примащиваясь с краю стола и плеснув себе водки в порожний стакан. — А армейцы, гады, заелись — продулись как тысячу чертей.

Бобылев покивал лысеющей головой:

— В точку сказано. Финтят.

— Им деньги платят, и они должны марку блюсти. А вы чего, уже окосели, что ли? Три бутылки по нынешнему прогрессу — мало! Это даже для интеллигенции мало, а пролетариат — он выдержанный в огне. Кипели мы, так сказать, в смолах! — подмигнул неизвестно кому Мухин. — И живы, вообще-то, закаленные, бронебойные. Тягу даете, брательнички? — кивнул он Якову и Шуйкину. — Хотите помесить патриотическую грязь? Молодцы, ничего не скажешь!