Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Из-за этакой-то штуки столько делают злодейства? — проговорил Иван Иванович, разглядывая слитки, признавшись: — А ведь я, ребята, золотишка-то ни разу в руках не держал. Железо.

— Железо-то, Иван, железо, да видишь — светит, — сказал Степин.

— Что ж оно тебе осветило? — с добродушной насмешкой спросил его Иван Иванович.

— Да, брат, дай мне его в руки… найду ход, — пробормотал тот, подбрасывая монету на ладони.

— Ну так бери. Вот ты и король, Егор!

«Могут они взять золото или нет?» — думал Туманов: скептический голос вызывал сомнение в их детской простоте и наивности. Голос этот был тот двойник, другой Туманов, ненавистный Роману Романовичу, от которого он бежал и все еще никак не мог избавиться от него.

— Не иначе как клад оставил купец Никоноров. Великий был радетель: считай, половину города выстроил! Видно, думал об потомках, — вынес предположение Иван Иванович.

— Никоноров, точно, — подтвердил Степин, — он и Жиздринский храм возвел. Неописуемой был красоты! Уж сделал человек добра городу, а помер-то, говорят, отверженно. Сыны удались непутевые.

— Хорошие люди зачастую помирают одиноко, — сказал Иван Иванович.

«Ну а теперь главное — что делать с золотом?» — продолжал думать Туманов.

— Доброе золотишко. Это тебе не пятьсот восемьдесят третья проба. Видишь, червонка! — Степин продолжал в великом изумлении, легко позванивая, перебирать деньги.

— Тебе б, дядя Егор, этакое богатство! Что б ты сделал? — спросил его Петр.

Вопрос смутил Степина; искушающая сила, по его выражению, «златого змия» была столь сильной, что в глазах его промелькнуло чувство, так знакомое Туманову по выражению лиц многих своих товарищей со студии, когда они оказывались у кассового окошечка и им предстояло получать очень большие суммы. «И молодой, и Степин, видимо, могут поддаться», — мелькнуло в голове Туманова.

Степин натянуто кашлянул, зажав в кулаке штук десять монет.

— Да уж… хм! Соображу, что и к чему… А ты чего, молокосос, лезешь? — вдруг озлился он на Петра, будто тот наступил ему на мозоль. — Трепло!

Иван Иванович докуривал папиросу, проницательно поглядывая то на Степина, то на молодого Петра. Он не сомневался ни в том, ни в другом, что не одурманятся золотом, ибо знал их души.

— Надо нести находку, — сказал наконец Иван Иванович, захлопывая ларец. — Кому поручим? Петру, как молодому?

— Я, Егорович, боюсь, — признался Петр, решив уйти от соблазна.

Туманов подумал: «Чего? Нападения?» Он так и не понял, чего же Лушкин боялся.

— Иван, нести придется тебе, — сказал Степин, — к Петру Нифедов может прикопаться. А куда, к слову, несть-то?

Иван Иванович подумал.

— Видать, что в музей. Ты как считаешь, Роман Романович? — обратился он к Туманову.

— Ты верно говоришь: следует сдать в музей, — ответил тот.

— Тогда, ребята, так: понесем все вместе, — подумав, твердо решил Иван Иванович.

Туманов угадал мудрость такого решения: несмотря на то что доверяли Тишкову, тот желал, чтобы ни у кого не возникло неясностей и это важное дело совершилось бы у всех на глазах.

Музей находился совсем рядом — в конце улочки; минут через пять постучали и вошли к директору.

Место это второй месяц занимал человек лет пятидесяти пяти, невысокого роста, лысоватый, чисто промытый до каждой бесчисленной морщины, в очках с тяжелой оправой — Тимофейчук. Будто смазанные дегтем, клочки волос по бокам его головы были так аккуратно — волосок к волоску — причесаны, что казались приклеенными. Тимофейчук, должно быть, находился в превосходном расположении духа, на это указывало веселое, с нажимом в нос, оттого немножко гундосое, его пение:

Он оторвался от бумаг на столе, вопросительно поглядывая на невесть зачем явившихся. Иван Иванович в молчании поставил сбоку стола сундучок и открыл его. Тотчас же, как взгляд Тимофейчука упал на содержимое сундучка, в нем появилось, в отличие от мужиков, выражение алчности. Директор жадно обегал глазами золото и что-то быстро соображал. Он не мог оторвать своих сделавшихся совершенно черными и круглыми глаз от монет и слитков, слегка дрожащей рукой он стал перекладывать их с места на место, но постепенно дрожание исчезло — его рука приобрела цепкую и ухватистую силу.

— Монеты конца восемнадцатого века. Большая художественная ценность! — проговорил Тимофейчук, не в силах оторвать от золота взгляда. — Где нашли?

— В соборе, — сказал Иван Иванович.

— Ну что же, вы сдали — я принял. Сейчас дам расписку. — Он взял ручку и, расставляя кругло слова, написал о том, что дирекция музея такого-то числа и от таких-то приняла найденный клад золотых монет и два слитка; красиво и размашисто расчеркнувшись, Тимофейчук протянул расписку Тишкову, взглядом же обращаясь к Туманову как к интеллигентному человеку, из-за каких-то непонятных причуд очутившемуся в бригаде этих мужиков.

— Все законно, — сказал Тимофейчук.

— Не совсем, — сказал Иван Иванович, переворачивая сундучок и рассыпав на столе монеты: он разгадал хитрость Тимофейчука — принять без счета.

Петр принялся считать: их оказалось четыреста восемьдесят штук.

Тимофейчук с непроницаемым видом, поджав губы, корректно начал писать другую расписку.

— Теперь, я полагаю, все? — спросил он, протягивая ее Тишкову.

Надев свои старенькие, перевязанные нитками очки, Иван Иванович внимательно изучил бумагу и, положив ее на стол, указал не совсем чистым пальцем место под подписью:

— Ставьте тут печать. И взвесьте вес золота.

Не показывая виду, что сделал это умышленно, то есть не взвесил и не поставил печать, Тимофейчук вытащил из шкафа маленькие весы и исполнил все то, на чем настаивал Тишков.

— Вот теперь — другой коленкор, — посмеиваясь, сказал Степин. — Жулик! — прибавил он, когда вышли на улицу.

— Сорока от сороки, известно, в одно перо родятся, — сказал Иван Иванович, — я знал его папашу.

«Не так-то просто моих мужичков обвести вокруг пальца!» — с большой гордостью за них подумал Туманов, выходя следом за ними в переулок.

Случайно узнав об исчезновении одинокого, в судьбе которого он год назад принял участие, старика Назаркина, Быков почему-то подумал, что в уходе его виновен Нифедов. Выяснив внимательнее дело, он узнал, что вечером начальник отделения действительно приходил к старику и о чем-то разговаривал с ним. Быков позвонил Нифедову, попросив его сейчас же, если он может, зайти к нему. Тот явился очень скоро, как и всегда представительно войдя в кабинет. Рабочий день уже кончился. Быков, полчаса назад вернувшийся из Роговского совхоза, где еще докапывали картошку, чувствовал усталость и хотел есть, но верный, как всегда, правилу — покончить с просмотром накопившихся текущих бумаг, внимательно изучал каждый такой листок, не забывая, что за каждым стоял живой человек.