Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

Сын Игорь, не сумевший защитить диссертацию, все свои неудачи связывал с бегством в деревню отца — это можно было объяснить лишь его сумасшествием. Он не задумывался над тем, чтобы как-то пересмотреть свое отношение к жизни, находя ее нормальной для того круга, к которому принадлежал сам.

Как и мать, и брат, Инна во всех своих неудачах тоже винила отца. Он был виноват, что не позвонил в институт кинематографии и, таким образом, лишил ее возможности туда поступить и потому она никогда не станет артисткой. Наконец, отец был виноват и в том, что она не могла покупать дорогие модные заграничные вещи, к которым привыкла с детства, не мысля свое существование без них. Кроме того, она так привыкла к свободным, так называемым карманным деньгам, что не желала примириться с мыслью о вечно пустом кошельке со звеневшими жалкими копейками, тогда как раньше там похрустывали десятирублевые бумажки. Денег же со сберегательных книжек Анна Евдокимовна не снимала. Тут что-то свершалось в высшей степени несправедливое и ужасное, с чем Инна никак не могла примириться. На любовников была плохая надежда, они, негодяи, постоянно обманывали ее, наобещав горы благодатей, ограничившись же расходами лишь на бутылку вина, на сигареты и мороженое, и, таким образом, в ее понятии они все были, как один, скоты. Высокая мосфильмовская зарплата отца была хорошим источником.

Так, каждый по-своему, терзались и негодовали эти люди, лишившись больших материальных благ и всего того почета и веса, какой был у них совсем еще недавно. Надо было, значит, любой ценой восстановить нарушенное течение жизни, то есть воротить, вырвать его из той глухой дыры, где он находился теперь. В таком понимании они усматривали к тому же высокую цель — его спасение как режиссера, да и писателя тоже. Надо было решительно действовать, считали они, пока не поздно. За эту-то мысль особенно ухватился Игорь, решивший именно такими доводами убедить отца вернуться на «Мосфильм», в кино, которое он может навеки и невозвратно утерять. Постепенно он уверился в том, что достигнет успеха. На заклинания и слезы баб, матери и сестры, он меньше всего надеялся. Таким образом, был составлен серьезный план, похожий на заговор, — во что бы-то ни стало вернуть, его назад — к «очагу мира, спокойствия и в режиссуру», как торжественно выразился Игорь. И они порешили, не откладывая, завтра же, ехать туда — в какой-то там Демьяновск.

Был субботний день, и Туманов находился дома. С утра припускал уныло-однообразный дождь, расквасивший вконец и без того грязные улочки городка. К полудню дождь прекратился, и посветлело, хотя тучи по-прежнему обкладывали все небо, провисая темными лохмотьями едва ли не до самых демьяновских крыш. Роман Романович с удовольствием ходил по крестьянскому дому сестры, затем он сел сапожничать. Недавно стопленная русская печь, запах пекущихся пирогов, красные «огоньки» на окошках — все это было приятно ему.

В городок его семейка приехала на новой белой «Волге», которую он им оставил. Туманов увидел их, въезжающих во двор, в окошко. «Зачем? Что им нужно? Но это моя семья. Я имею обязанности», — понеслись в его голове мысли.

Проходившие мимо дома люди с любопытством поглядывали на них. Роман Романович в брезентовом фартуке и в сатиновой рубашке-косоворотке, которую берегла как память в своем сундуке сестра, сидел около окна с железной лапой между коленей, занимаясь починкой ее сапог. Екатерина вынимала из русской печи золотисто-румяные, на кленовом листу, пироги. В домике было тепло и очень уютно, что подчеркивали звуки ходиков на стене и мурлыканье рыжей кошки, лежавшей посередине кровати на стеганом байковом красном одеяле, жмурившей в покое и полудреме свои ясные, орехового цвета глаза. Простенькие, дешевые половички на чистом, промытом до желтизны полу тоже говорили о тихом уюте и неприхотливой жизни обитателей этого жилища. Увидев лица детей и жены, Туманов тяжело вздохнул и отложил лапу. Два противоположных и тяжелых чувства разом уничтожили тот душевный покой, который только что владел им. То же двойное чувство — и жалости, и непримиримости — испытывал он к жене.

— Вы, пожалуйста, извините нас за такое вторжение, — поздоровавшись, обратилась Анна Евдокимовна к Екатерине, — за то, что мы нахально, без приглашения, приехали к вам. Мы не собираемся у вас ночевать. Не беспокойтесь, — сразу заявила она.

— Ну и зря. Чем богаты, тем и рады. Чего ж стесняться-то? — гостеприимно сказала Екатерина, протирая тряпкой табуретки Для них. — Садитесь. Чай, проголодались с дороги. Да уж и обедать пора.

— Да, пора. Умойтесь. Рукомойник у нас в сенях, — Роман Романович сложил в ящик инструмент и снял фартук.

Пока он это делал, и Анна Евдокимовна, и дети с удивлением смотрели на него, не в состоянии понять той перемены, какая произошла с ним, и не зная еще, принимать ли серьезно такую его жизнь. Видно было, что все они хорошо продумали пребывание здесь; умывшись, уселись за широким столом, на котором уже стояла небогатая еда: отварная картошка, домашний студень и только что вынутые из печи пироги. На столе дружественно пел с водруженным чайником старый, еще родительский тульский самовар. Инна с насмешкой косилась на вздымающуюся к потолку гору подушек и подушечек и на цветное, лоскутное одеяло, которым была покрыта широкая деревянная кровать в углу. Для нее, да и для всех троих, это был иной, новый мир, о котором они не имели понятия. Порядочное время за столом хранилось молчание.

— Исторический городок. По преданию, в нем останавливался на ночевку сам Наполеон, — сказал Игорь.

— Да, он здесь был, — кивнул Роман Романович. — С кургана наблюдал движение войск к Москве, а ночевал в доме одного купца. Кстати, на валу есть лаз под Днепр, и этот ход тянется почти на двенадцать километров. Сделан еще во времена татарских нашествий.

— А Семлевское озеро отсюда далеко? — поинтересовался Игорь, знавший из прессы, что в него были сброшены драгоценности, увозимые Наполеоном после бегства из Москвы.

— Километрах в тридцати, вон в той стороне, — указала рукой на запад Екатерина.

— Наша безалаберность. Не могут достать, — заметил Игорь. — А это что за дорога? — спросил он, приглядываясь в ту сторону, куда указала тетка.

— Старая Смоленская! — ответил с гордостью Роман Романович.

— Какая незаметная! — сказала Инна.

— Очень серая, — подтвердил Игорь.

— Серая, а знает ее весь мир, — поправил их отец. — Гордая слава России!

— Слава-то, конечно, слава, — поморщился Игорь, — но мы едва не увязли.

— Значит, следовало ехать поездом, а от станции — автобусом, — ответил Роман Романович.

— Ну уж, папаша, извини, — бросила Инна.