Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Нифедова-то этого, мил человек, скинули, — с удовлетворением сказал хозяин хаты.

— Как скинули? Когда?

— Говорят, на днях.

— Странно… некоторым, понимаете, образом! — пробормотал Юзик.

Старик, слезший напиться, был поражен услышанным настолько, что у него задрожали руки, и он с трудом удерживал расплескивающуюся кружку. Он, обессилев, опустился на табуретку. Свет проникал все глубже в его душу. Он так же, как и эти люди, напросился на ночевку, и добрый, сердечный хозяин хаты даже не попытал у него, кто он и откуда, и ему показалось, что старик, должно быть, нуждался в крове, как одинокий и, судя по его суме, просивший милостыню. Хозяин хаты не знал, что этот старик был Назаркин. Услышав же то, что Нифедов получил за него порицание, Назаркин почувствовал прилившие к горлу и глазам слезы, нагнулся, чтобы они не видели, что он плакал. «Стало быть, есть правда на свете! Есть правда, сколько ни топчи…» — неслись вихрем его мысли.

Юзик обернулся, окинув с ног до головы фигуру сидевшего понуро Назаркина.

— Зря, мил человек, наговариваешь, — возразил Юзику хозяин хаты, — мне свояк рассказывал, будток Назаркин за жизь муху не обидел. Семья его погибла в войну. И сам он фронтовик. Беда загнала его в лес. Беда да злые люди.

— Еще надо, понимаете, выяснить — может, служил старостой, — не придавая его замечанию никакого значения, сказал Юзик.

— Это я вам говорю как патриот, — вставил рабочий, глядя своими насмешливыми глазами мимо лица Юзика, что особенно взвинчивало того; подковырка возымела сильное действие, и Юзик уже обернулся, чтобы дать достойную сдачу, но проговорил пожилой рабочий:

— Нет, не старостой, а прошел скрозь фронты бойцом. Слыхал я, что он имел два ордена.

— Откуда же, понимаете, они явились — старосты да полицаи? С неба? Там, сообразуясь с логикой, вроде ангелы с крыльями, — тонко улыбнулся Юзик.

— Ах, дядя, дядя! — сказал не дающий ему спуску рабочий.

— Что «дядя, дядя»?

— Силен вы! — сказал молодой парень.

Назаркин тихо и все так же легко влез на печь, лег на расстеленный полушубок, стараясь соснуть, чтобы не обессилеть на новый день, но сон не шел к нему. Он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, и все больше и больше светлело его лицо. «Я думал, что все люди — злыдни, годные только кусать друг другу глотки. Теперь же я знаю, что есть правда и после ночи придет день. Правду во веки веков топтали, а она есть. Только трудно дается людям». Внизу, в хате, все угомонились, легши спать, и слышался лишь изредка глуховатый кашель хозяина-старика да звуки барабанившего по окошкам дождя. Еще всхрапывал и изредка бормотал какие-то бессвязные слова во сне Юзик. Назаркина наконец сморил сон, но он очнулся со вторыми петухами, когда еще все, кроме хозяина, спали; тот в закутке, при свете голой лампочки, опять чинил сапог.

— Что ж по рани? — спросил он его.

— Пора, — сказал Назаркин ободренным голосом, — спасибо, брат!

— Э, да за что? — махнул рукой хозяин.

— За все, — и он вышел на волю.

Дождь прекратился, и только с веток деревьев срывались и звучно шлепались большие капли. Май, ласковый май дышал ему в лицо, суля скорое тепло. В березовой роще зацвикал, зафьюкал и пошел, и пошел рассыпать колена соловей; растроганно улыбаясь, Назаркин отметил: «Кажись, чертенок, ныне первый!»

В Демьяновск он вошел, когда уже поднялось солнце и над городком стояла густая теплая мгла испарений. Кричали оглашенно петухи. На тишковом дворе Полкан со всем добродушием забил хвостом, как только увидел входившего Назаркина. «У них все так же крепко!» — с радостью отметил про себя он, оглядывая прочные надворные постройки. Иван Иванович, увидевший его в окно, торопливо вышел на крыльцо встречать.

— Как я рад, как я рад! — проговорил он с выступившими на глазах слезами, подталкивая его в сени. — Смелей. Хозяйка-то наша все глаза проглядела.

С огорода уже суетливо нахрамывал, махая рукой, Степин.

— Я ж говорил, что он сыщется! Как ни крути, а по такому случаю требуется бутылка, — заявил он.

— Не горюйте, сыщем, — заверила их стоящая на пороге, приветливо улыбающаяся Дарья Панкратовна.

Назаркин суетливо, с горячо стучащим сердцем шагнул через порог.

— Ну здравствуйте, братцы! Давайте-ка челомкнемся. А жизнь-то не остановить, идет себе! — проговорил с радостью. — Вчера был мрак, а нынче солнушко светит.

— Садись к столу. Мать, накрывай! — крикнул Иван Иванович.

— Сказать откровенно, мужики: руки чешутся по работе, — сознался Назаркин. — В бригаде-то у вас все то ж? В порядке?

— Кое-какие стоящие дела есть, — ответил Тишков.

— Меня… примете? — с прорвавшимся наружу волнением спросил он, и по задрожавшему его голосу, и по выражению лица можно было безошибочно угадать, что он много об этом думал и сильно боялся получить отказ.

Иван Иванович обнял его сердечно за плечи.

— Как же мы тебя не примем? Такие-то золотые руки. Вот славно — ты опять с нами!

— Ну спасибо, Иваныч! — Назаркин смахнул набежавшую от радостного волнения слезу. — А боле мне ничего не надо. Ну спасибо!

Иван Иванович достал из-под скамьи свой, который он берег пуще глаза, топор.

— Отныне, Матвей Силыч, он твой. Дарю. По рукам и топор! — добавил не без гордости за этакую вещь.

В конце мая Быков, побывав в самом отсталом Глинковском районе, который только создавался, подал в обком докладную записку с предложениями о том, что следовало практически там сделать, дабы поднять его к жизни. В конце записки он, движимый желанием возложить на себя эту нелегкую работу, попросил направить его туда. Обком без колебания удовлетворил просьбу, назначив Быкова как лучшего партийного работника секретарем этого райкома.

— Тебе там будет очень трудно, — сказал ему первый секретарь обкома партии.

— Ничего, — только и ответил Быков.

Он ехал принимать тот район с таким же спокойствием, как семь лет назад Демьяновский, где все было развалено и добито до ручки. Быков понимал, что многие его товарищи, не имевшие и десятой доли тех способностей, какими обладал он, уже взлетели высоко и в душе своей подтрунивали над ним, считая его не слишком удачливым. Такова почти всегда судьба такого рода редких, наделенных громадными потенциальными духовными силами людей, на долю которых выпадают столь тяжкие трудности, требующие от них самопожертвования ради высоких целей. Быков спокойно, как всегда, не торопясь и деловито готовился к отъезду. Новый человек на его место уже находился в Демьяновске. Жена Вера сообщение о его назначении встретила тоже с полным спокойствием. Она вздохнула и принялась молча укладывать вещи. Владимир Федорович сидел за столом, тяжело упираясь в него руками, смотрел на жену, чувствуя свою вину перед ней, и думал. Мысли же его не касались переезда и устройства на новом месте, — в эту минуту он думал о том, что оставлял здесь, что следовало безотлагательно сделать, и ругал себя за нерасторопность. Много было, к чему он не приложил рук. Быков был спокоен в отношении жизни, которая все-таки шла, независимая от Варвар и Нифедовых, по своим законам. Ему было только жалко жену, которая вела с ним не совсем нормальную, походную жизнь.