Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Мается, несчастный, — проговорил со вздохом Назаркин.

— Стало быть, не до конца почернела его душа, — сказал Иван Иванович. — И не на одном нем вина лежит. Что дошел до жестокости. Злодеем-то он не родился.

На дворе стоял, все так же поглядывая на мужиков из-подо лба, Воробьев.

— Что по рани? Можа, самовар поставить? — спросил он голосом, в котором угадывались теплые ноты человеческого участия.

— Спасибо, — сказал, крепко пожав его руку, Иван Иванович, — спасибо за кров!

Обоз тронулся со двора и мягко загромыхал по уже отвердевшей, продутой первым утренним ветерком дороге. В выбоинах и в глубоких колеях стояли лужи, ловившие розово-малиновые сполохи зари. Уже вовсю пели и трещали птицы; сумерки почти истаяли, и стало светло, широко и далеко-далеко видно. Сережа сидел на возу и блестящими веселыми глазами оглядывался вокруг, поражаясь утренней чистоте, свету и простору земли. Он чувствовал, что после этой поездки стал добрее ко всему живому, многое видеть и понимать, главное же — он теперь любил всем сердцем, всей своей маленькой душой этих грубых, бедно одетых мужиков и даже страшного Воробьева. Но отчего становилось грустно и тревожно у него на сердце, когда он глядел вдаль, в туманные извилины дороги на горизонте?.. «Про то не знают не только дети, но, видно, и взрослые, — думал Сережа, — потому что никому-никому не известно, что впереди…»

Лето уже вошло в самую силу — хрясла безветренная сухмень. Ливневые майские дожди дали хорошую влагу земле, и нынче можно было ждать добрый хлеб. Навалилась горячая покосная страда. По низинам, по редколесью и оврагам по пояс вымахала густая, сочная, на редкость обильная трава.

Карманов решил прибегнуть к помощи старух, хотя сам же на их счет язвил. Заставила, понятно, нужда: позарез требовались рабочие руки! На девять часов утра семнадцати старухам было велено явиться в контору.

— Зачем мы понадобились? — спросила вечером Мысикова Варвара Марью.

— Юзик ходить как кот, сожравший горшок сливок. Оне от нас, девки, чегой-то хочуть, — ответила та.

— А то, может, поощрению каку дадут? — засмеялась Дарья.

— За устарение, — подтрунила над ней Марья.

Утром они явились к назначенному часу и молча толпились перед обитой плотным черным дерматином дверью директора. Секретарь Карманова, Марья Антоновна, догадывалась, по какому случаю вызвали старух, но на их вопросы ничего не ответила. В директорский кабинет то и дело входили и выходили люди — совхозные специалисты, бригадиры, руководители разных хозяйственных служб, конторские служащие, районные начальники и уполномоченные. Все они, деловитые и озабоченные, проходили мимо кучки старух, не замечая их; иные же бросали на них взгляды, и по ним Марья читала все то, что находящиеся в силе и при хорошем здоровье люди думали о них. Так равнодушно смотрят люди на сухой, не дающий никакой пользы бурьян — только и остается, что его вытоптать. И эти деловитые люди не в силах были представить себе ту простую и неизбежную истину, что минует не так много скоротечных лет — и они сами станут такими же. Они также не представляли себе, что в самые лихие годы войны и после нее эти старухи, тогда молодые, несли на своих плечах тяготы работ, во много раз превосходящие теперешние. Наконец старух стали вызывать по одной в кабинет. Совхозная контора располагалась в большом старинном, с колоннами, барском доме; великолепные, некогда чугунные решетки на балконах были в выломах, ступени широкой лестницы выбиты, а колонны ободраны и исписаны. Кабинет располагался в бывшей маленькой гостиной. Первой позвали Марью. Она неловко шагнула в дверь. Приветливый Карманов, как будто в нынешнее утро не существовало большей радости, чем увидеть ее, поднялся ей навстречу, вышел из-за стола и с большой внимательностью подвел ее к стулу, слегка нажав на плечи — чтобы она села. Возле стола, вежливо покашливая, сидел Юзик. Он покивал ей головой и пошевелил длинными серыми губами — в знак душевного расположения к старухе. Такое преображение начальников стало понятным Марье еще до того, как начал говорить Карманов, — она все поняла, едва только отворила дверь. И она не ошиблась.

— Ну, мать, как здоровьице? Вид у тебя, скажу без лести, боевой, — произнес Карманов, осторожно подбирая слова.

— Живы, — сказала коротко Марья, глядя прямо ему в лицо.

— Вижу: есть еще порох! Старые кони, говорят, борозды не портят.

— Старики у нас, известно, геройские, — вставил Юзик.

— Нужда какая-нибудь у тебя есть? Мы тут все свои, — Карманов сел за стол, потихоньку подписывая бумаги, чтобы не тратить зря на одну старуху время.

— Что-то вы ноне больно добренькие? — засмеялась с недоверчивостью Марья.

— Я тебя, кажется, особо не обходил.

— Да вы чо хочете, чо? Чо впустую языки мусолить?

— Видишь, сенокос приспел. Подсобить, старая, требуется.

— Физическая работа продляет жизнь стариков, — заметил философски Юзик. — В некотором роде одухотворяет, — прибавил он еще.

— Не обошлися, значица, без наших-то рук? — засмеялась Марья.

— Неуправка у нас… — Карманов отвел в сторону глаза.

Марья поднялась.

— А со всякой просьбой смело обращайся прямо ко мне. Я нужды народа понимаю. К концу года дадим двухквартирные дома.

— Вишь, вошь за потылицу укусила, — объяснила товаркам Марья. — Просит подсобить на сене.

— Вон оно как! — удивилась Варвара.

Каждой, входившей в кабинет, говорилось то же самое, так что вся беседа уладилась в какие-то полчаса, и вскоре они, с граблями и навильниками, чувствуя прилив в себе всяких сил, что бывает всегда у крестьян перед большим делом, уже вышли на свое колучовское поле.

«Господи! Дура-то я старая, знать, и впрямь выжила из ума. Сделалась бесчувственной чуркой» — так корила себя Марья за то, что за целый год не выбрала времени проведать родное поле. Не одну ее обуревали такие чувства. Пришмыгивала носом и уронила слезу Мышкина Аграфена. Бойко хромавшая и помахивающая граблями Фекла Матвеиха удивленно и скорбно поджимала губы. Варвара внимательно всматривалась в так знакомое, казалось, до последнего бугорка место, теперь не узнавая его. Они взошли на бугор, откуда еще прошлым летом каждая из них не один раз оглядывала деревенский проулок. Теперь же то, что открылось глазам, ужаснуло их… Никакого, даже малейшего признака на существование в прошлом деревни нигде не было заметно. Перед ними расстилалось ровное, хорошо засеянное льном поле. Основатели Колучова в глубокую старину строили его с широким размахом по ту, и по другую сторону речки Сельни, — деревню составляли не менее как два десятка хуторов. Годину войны Колучово встретило богато дворами и народом. Каждая старуха помнила все наяву. Они берегли в памяти ту деревню, тесно застроенную, и действительно любая из них могла бы рассказать, какая в каком дворе стояла постройка и многие разные приметы и подробности; помнили, что у Куропаткиных тын был плотно плетенный, а у Лукьяновых забранный редко; у Михайленковых всегда в саду стояло не менее десяти колодок пчел, а над фронтоном Феклиной хаты был прибит искусно вырезанный деревянный петух. В какие-нибудь считанные минуты все это пронеслось перед их глазами… Когда же стали припоминать, где в точности стоял чей двор, то оконфузились друг перед другом. Они путались и горячились. И не только путались в чужих дворах, но, к своему стыду и ужасу, не могли сразу определить, где стояли свои.