Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

Зеленеющее разливом льна поле показалось незнакомым им. Всегда знали, что Каменный ров начинался сразу за Детченковским огородом, теперь же он нагой, начисто вырубленный, был далеко, под самой Шарипинской рощей.

— Вот тама сидели Куропаты, — показала рукой левее рва Фекла.

— Чо говоришь-то? Тю, старуха! Таматка ж Бугаев двор стоял, — возразила Марья.

— Будток и правда Бугаевых, — подтвердила Аграфена.

— А твоя, Марья, хата находилася вот туточка. Вон яблоня торчит, — Дарья повела рукой на полубугор, где делала изгиб Сельня.

Марья покачала головой.

— Не, то Степаново подворье. А мое-то повыше, — возразила она ей.

И, ругая самих себя за то, что, видно, вовсе сделались хуже малых детей, они, не теряя времени, двинулись к краю поля, где сразу за Сельней начинался редкий осинник и шел сенокос.

Покос был в самом разгаре. Они положили узелки с едой под куст жимолости и пристроились к сгребавшим и носившим в копешки сено молоденьким девчонкам и ребятам — ученикам школы и техникума. На части луга по мелкому осиннику и березняку, скошенного дней пять назад, сено было так знойно-сухо, что ломалось под ногами, и потому надо было убрать сегодня же, так как не ровен час мог пролиться и попортить его дождь. Ученики и человек десять молодых женщин, разбившись по кочковатому полю между редких деревьев, быстро гребли и носили большие, гудящие от тысяч крохотных зеленых кузнецов беремы, при этом не забывая трещать веселыми голосами, как это всегда бывает во время тяжелейших, страдных, крестьянских работ. За низкими осинками и ракитовыми кустами старики и мужики, косильщики, навалившись, что было силы, видно только что перейдя сюда, прорубали первые ряды в густой, по пояс, сочной траве. Луг был тяжелым от гнездовий куриной слепоты, татарника и мелких лозняков, и потому требовались большая сила и упорство. Серафим Куропаткин, налегая на деревянную ногу, не отставал от идущего передом старика с бельмом на глазу и в продранной на плече синей рубахе, так же как и все, захватывал широкий, на весь отмах руки, прокос, легко, будто играючи, поднимая и опуская тонко и воинственно позванивающую литовку. Следом за Серафимом двигался сухой и прямой, будто жердь, старик в калошах на босу ногу, с повязанной носовым платком головой; несмотря на тяжелую траву, он не прилагал, казалось, никаких усилий, только изредка покрякивая и чуть сгибая спину, если выпадала особенно трудная, густая трава. Замыкал косцов маленький мужик, тоже уже в возрасте, в солдатских штанах и в голубой майке; он, видно, был весельчак и общительный человек и то и дело что-то покрикивал, в особенности на конце ряда, утыкавшегося в заросший кустарником овраг.

Ритм работы косцов передался и на луг, где сгребали и копновали уже подоспевшее сено. Те самые старухи, которые, казалось, только и могли теперь сидеть на скамейках во дворах (над ними стали было подшучивать ученики), втянулись в еще сызмальства хорошо знакомую им работу, не отставая от молодых. Смешки девчонок сами собою прекратились, и слышался только шорох грабель и сена, чье-либо покашливанье да стук сталкивающихся вил. Сокрытая, потаенная сила и двужильность двигали старухами и заставляли их проворно и легко, так же как и молодых, двигаться, таскать огромные беремы сухого, пахучего сена в копны и соскребать его в валки.

Между тем солнце уже стояло высоко и сильно жгло; огромное бесцветное и бездонное небо, однако, дышало собирающейся по левому горизонту грозой. Там же, над темнеющими лесами, шла углисто-черная туча, и было смутно видно, как под нею туманился дождь. Двигающаяся потихоньку к колучовским полям туча заставляла работающих еще с большей силой налегать на вилы и грабли. Старухи вошли в азарт труда и теперь уже были даже благодарны Карманову за то, что он их послал сюда, а то ведь совсем было закисли. Марья на пару с Варварой орудовала навильником. Огромная Варвара ухитрялась подымать навильники в полкопны и, напрягая сильные руки и тяжело переставляя толстые ноги, в одно мгновенье опустошала валки. Жилистая и втрое легче ее Марья, однако, тоже без усилий отрывала от земли громадные вороха трескучего сена, проносила этакие махины до начатой копешки и единым махом водружала ношу на верхушку. Так же, как и носившие, проворно скребли граблями другие старухи — Мысиковы сестры, Фекла и Дарья Зотова. Ученикам теперь было не до насмешек, и им приходилось прилагать большие усилия, чтобы не осрамиться перед старухами.

Они не заметили, что косцы, кончив эту местовину, теперь спустились в овраг, в спасительную тень, и с громким треском крушили литовками матерую траву. Серафим теперь ходил последним, но все так же «чистил пятки» переднему, не отставая ни на шаг, хотя и чувствовал боль в натруженной култышке-ноге. Марья изредка находила глазами фигуру Серафима, радуясь тому, что не отставал, и вспоминала далекую пору, когда он с отцом своим приходил свататься к ней. «Дурной! Чуток не утопился. Да нешто ж я красива-то была?»

Разработавшись, они не заметили, как к ним подъехал, вихляясь и подпрыгивая на седле, завхоз. Глядя на таскающих беремы, сгребающих сено учеников и старух и на косцов, Юзик себе приписал то, что они хорошо работали.

— Вижу: кипит работка! — похвалил он старух, неловко, мешкообразно сползая на землю с седла.

— Становись рядком. Мы табе и навильник припасли, — со смехом крикнула ему самая бойкая на язык Дарья.

Завхоз покосился на вилы, которые действительно отыскались свободными, и понял, что отвертеться никак было нельзя, и он с напускным выражением благодушия на лице ухватил их.

— Я, будет вам известно, никакой работы не боюсь. — Юзик воткнул вилы в большую сенную кучу и, поважив, незаметно выпустил из зубьев половину, оторвал маленькую охапку от земли и с нарочито бодрым покрякиваньем донес до копешки; чтоб поберечь силы, он пристроил ее сбоку. Старухи, а особенно востроглазая Марья, сразу заметили Юзикову хитрость. Когда он снес четвертый такой навильник, подошел к валку и воткнул только наполовину зубьев, Марья очутилась рядом с ним.

— Пхай ногою вилы до конца. Не мухлюй! Ухватывай всю кучу, — приказывающим тоном потребовала она.

Юзик заметил ехидный взгляд Дарьи и любопытство на лицах старух и учеников; делать было нечего… подмигнул, поплевал на ладони и стал подымать ворох. Несмотря на то что ворох был гораздо меньше тех, какие без устали поддевали и таскали старухи, Юзик почувствовал, что ему не поднять. Пот градом катился по его лицу и капал с носа на сено и руки. Проклятая старуха! Но надо же было не сплоховать. Поднатужившись, он на полусогнутых, дрожащих ногах с большим трудом поднял над головой беремо и, плохо чувствуя под собою землю, еле донес и вместе с навильником сунулся в копну.