Николай Корсунов - Высшая мера

Его голубая мечта исполнилась: он участвует в ночной танковой атаке. Причем атака сверхнеобычная. Психическая! На сумасшедшей скорости! С включенными фарами! С раздирающим душу воем сирен!

Господи всемогущий, если ты есть, спаси наши души грешные, если таковые имеются! Фунтовую свечку поставлю во славу твою! Не дай сгинуть в этом стальном гробу, в этой ночной степи, среди этих ополоумевших, перепившихся танкистов. Наивный болван Рихтер, ты думал, что они орали и аплодировали тебе, твоей пламенной речи. Хотя выступал ты и впрямь неплохо, честное слово, неплохо! Но Вилли, влезая в танк, ржал: «Гы-гы, не задавайся, земляк! Я приказал выдать им тройную порцию шнапса. Город приказано взять любой ценой…»

Танк перескакивает воронки, мечется, маневрирует, тормозит, стреляет, содрогается, дискомфорт — прежний, но мало-помалу Макс начинает приходить в себя. Начинает отличать скрежещущий грохот гусеницы за правым бортом от завывания кардана слева, под стальным кожухом, похожим на перевернутое корыто, кошачий вопль сирены над головой — от злого натужного рева мотора сзади, металлические, резкие хлопки танковой пушки — от взрывов вражеских снарядов.

Он вцепляется руками в металлический кругляш сиденья и притискивается бровями к холодному каучуку надглазника: что там, за броней? Козла за титьки скорее ухватишь, чем что-то увидишь! Штормит, швыряет! То вдруг ноги задираются выше головы и ребра вжимаются в спинку сиденья, то вдруг — нырок, зад съезжает и грудь натыкается на затыльник и рукоять пулемета, нос расплющивается о броню, грозя приморозиться… То сам вдруг прянешь от щели, ослепленный всплеском огня перед танком. А это долбануло прямым попаданием! Снаряд срикошетил, танк очумело остановился, в лицо брызнуло стальной окалиной. В танке будто дюжину половиков вытряхнули — пыль столбом и клубом. Откуда ее столько взялось?!

Танк несется дальше, а Макс слышит в наушниках, как ругается и кашляет от пыли и пороховых газов Вилли, казалось бы привыкший к своей собачьей службе.

— Алло, баталист! Жив? Лезь ко мне! Там ты ни черта не увидишь!..

Со своего переднего сиденья Макс, цепляясь за что попало, лезет в башню. При толчке почти сел на плечи согнувшегося над рацией радиста, потом поймал за талию башнера. Наконец втиснулся рядом с Вильгельмом. Ухватившись за скобу, вжал макушку в купол командирской башенки, прильнул к одной щели, к другой, к передней, к боковым, к задней.

Вот это уже другое дело! За считанные секунды увидишь ого сколько!

Танки стригут темноту фарами, густым развернутым строем мчат по снежной равнине. За ними несутся бронетранспортеры с пехотой. Притормозит на мгновение танк, и вокруг его пушечного жерла вспыхивает бело-золотистый нимб: «Б-бах!» Летит снаряд куда-то вперед, к городу, который приказано взять любой ценой. И в ответ летят снаряды. Рвутся между машин — красиво, эффектно. Один брызнул огнем по броне соседнего танка, желто-пегого, как леопард. Он только-только прибыл из Африки, не успел перекраситься. Вспыхнул неправдоподобным костром. Неужели так может гореть железо?! Сдетонировал боекомплект, и многотонная башня, подскочив, откатилась в сторону, как легкая пробковая каскетка. Споткнулся, завертелся на месте еще один танк. Умирал по-звериному: дергался, рычал, царапал мерзлую землю уцелевшей гусеницей. По снегу, как кровь, расползалось черное пятно масла. Агонировала несбитая фара.

«А что, если следующий снаряд — в нас?» — в ужасе думает Макс.

Вильгельм суется лицом в ухо:

— Колоссально?!

— Очень! — Макс проворно лезет на свое место перед лобовым пулеметом: там пониже, там — безопаснее. Будь проклят час, когда он надумал пойти в эту атаку! От тех ширкающих впереди, как бы отсыревших спичек в своих машинах танкисты горят как тряпичные куклы, лишь пепел, зубы да оплавившиеся ордена остаются…

Макс просыпается и ошалелыми, перепуганными глазами смотрит на Вильгельма, тот стоит над ним и трясет за плечо:

— Тебе, черт побери, нельзя много пить! Мычишь, дергаешься… Послушай, что творится!

Где-то близко шел бой. Не на самой станции, но где-то около.

Макс одевался, не в силах отряхнуться от кошмарного сновидения. Голова пылала и трещала от боли, будто в нее накачивали горячий пар. Почти каждую ночь снилась ему та «психическая» ночная атака, которая, как сказал Вилли, успешно захлебнулась.

— Давай в танк! — скомандовал Вилли, защелкивая поверх русского ватника ремень с кобурой. — Там надежнее… Нас зажимают…

Торопясь вслед за Вилли, увидел в кухоньке хозяйку дома. Молчаливая, угрюмая, за время их постоя она, кажется, не произнесла ни слова. При свете коптилки сидела на длинной низкой скамье: вялые сырые губы, вялые раздвинутые коленки, на которых вяло лежали большие красные руки. А глаза, ух какие у нее были сверлящие, ненавидящие глаза исподлобья! Вилли, верно, не увидел их, а то бы, пожалуй, пристукнул ее.

На улице было еще темно. Лицо секануло ветром, поземкой. Бой слышался слева и справа, в ближних деревнях. Вот тебе и раз! А ждали русских в лоб, вдоль железной дороги со стороны Серпухова. И дорогу взорвали, и орудий там чертову уйму понавтыкали, и танки там с пехотой круглосуточно вострили уши, ибо то и дело оттуда стрелял советский бронепоезд, который артиллеристам никак не удавалось накрыть…

Надрывались в брехе переполошенные собаки. Слышались команды. Бежали куда-то солдаты, громко топая сапогами. Проносились мотоциклы. Рявкали где-то, разворачиваясь, трогаясь, танки. За воротами сугробом белел танк Вильгельма, нетерпеливо постреливал выхлопом.

Оскальзываясь на броне, Макс добрался до переднего квадратного люка и, пружиня на руках, спустился в тьму танка. Как в могилу. Втащил за собой свой фибровый чемоданчик, с которым нигде не расставался. Осторожно опустил над собой тяжелую крышку люка и плюхнулся на дерматин сиденья. Весь экипаж был уже на местах, и Вилли по внешней связи с кем-то нервно переговаривался.

Склонившись вниз, к Максу, Вилли с непонятным злорадством сказал:

— Ты знаешь, кто против нас? Танковый полк Табакова, усиленный пехотой! Старый знакомый! Помнишь Ольшаны? Вот живучий!

Он опять включился во внешнюю связь. Отдавал распоряжения своим командирам рот. Взвод танков — к Улыбино, роту — к Петяшево. Остальным оседлать дороги, идущие к этим селениям, и замаскироваться близ вокзала. Он все-таки не исключал удара противника и вдоль железной дороги.

Вильгельм приказал заглушить мотор. Механик повернул ключ зажигания, и двигатель, всхлипнув, замолк. Механик отдыхающе откинулся на спинку сиденья, фосфоресцирующие стрелки приборов мертвенно освещали его руки, лежавшие на рычагах управления. Трещала, попискивала за спиной Макса рация. Вильгельм высунулся наружу. Вслушивался в предрассветную мглу. Казалось, через некую сетку или решето он пропускал далекую трескотню пулеметов и автоматов, разрывы гранат и снарядов, ловил иные звуки, чтобы отделить их и сделать важный для себя вывод. В такие вот минуты и в минуты боя он нравился Максу больше всего: хищно сжавшийся, дерзкий, находчивый. В душу к нему сейчас не лезь. А сунешься — шишек набьешь, как в темном подвале с тысячью подпорок.