Евгений Дубровин - Грустный день смеха [Повести и рассказы]

— Точно! Точно! Вы правы! Я чувствую.

Роман упал на кровать и застыл. Сколько я ни теребил его и ни уговаривал преждевременно не превращать себя в колбасу — все было бесполезно. «Боже мой… Боже мой», — шептал он в подушку.

Я уже жалел, что рассказал ему о своем предположении. Не думал, что он окажется таким нюней — все- таки студент, изучал Платона…

А катер все шел и шел безо всяких происшествий. Иногда раздавался его гудок, которым он, очевидно, приветствовал встречные суда, да над головой по палубе шлепали босые ноги — вот и все звуки, доносившиеся снаружи. Я решил сесть на самую верхнюю ступеньку лестницы, кровать все равно была занята, может быть, мне удастся подслушать какой-нибудь разговор, из которого станет ясна наша судьба. Я ругал себя за то, что не догадался сделать это раньше. Наверняка что-нибудь услышал бы.

Но проходила минута за минутой, а наверху было тихо. Лишь когда, по моим предположениям, солнце стало клониться к вечеру, на палубе началась возня: гремело ведро, плескалась вода, позвякивали ложки, наверное, Николай начал приготовления к варке ужина. При мысли об ужине я проглотил слюну. Уха, хлеб и луковица были давным-давно съедены. Причем, очевидно, на нервной почве у Романа пробудился зверский аппетит. Он то и дело вскакивал с кровати и, стуча зубами, бормоча: «Боже мой, боже мой», набрасывался на пищу, нервно глотал и опять падал на кровать.

Раз они решили готовить ужин, то вряд ли мы приедем на место даже этой ночью, иначе они ужинали бы дома. С женами, попивая самогон… А если так… У меня даже замерло сердце от мысли, которая пришла… Я уселся поудобней и принялся обдумывать план во всех деталях. Вскоре Николаю Чернобородый принес рыбу. Я слышал, как они разбирали улов.

— Ершей тоже клади, — настаивал Чернобородый.

— На фига они нужны? Буду я о них руки колоть.

— От ершей самый навар. Я один раз из одних ершей уху жрал. Во — сила!

— Ну и чисть их сам.

Они немного поспорили, поругались, потом Николай сдался. Чертыхаясь, он принялся потрошить ершей. Один раз он наколол себе палец и со страшными проклятьями запустил провинившегося ерша за борт. Мне было слышно, как бедняга заскакал по палубе и плюхнулся в воду.

Наконец рыба была начищена, и наши тюремщики закурили. Через щели в люке до меня донесся запах табачного дыма. Минут пять прошло в молчании.

— Что-то у нас нынче медленно дело идет, — послышался наконец голос Николая. — Третьи сутки болтаемся, а только двоих взяли.

— Да и то каких-то дохлых.

— Сойдут. Не солить же их. Ха-ха-ха!

При этих словах, как говорилось в старых романах, кровь застыла у меня в жилах. Я вцепился в ручку люка, чтобы не свалиться с лестницы.

— Места безлюдные, — сказал Чернобородый. — В следующий раз надо идти за Щучье. Там дом отдыха. В любое время навалом. Да морды все кирпича просят. Мы с самим туда за водкой плавали — нагляделись. Один там был — пудов на десять — все психовал, что к пляжу пристали — мол, песок попортили бензином. Так хотелось загарпунить, да сам не разрешил — не любит оставлять следов. Уж он бы у меня попрыгал. Специально бы его на Жабий пляж посадил.

Чернобородый тоже немного хохотнул. Видно, присутствие толстяка из дома отдыха на Жабьем пляже действительно было бы смешно.

— Как студент? — спросил Чернобородый, кончив смеяться. — Не брыкается?

— Полез было, я его водой окатил, теперь оба сидят смирно.

— Зря ты за студента триста отвалил. Хватило бы и половины.

— Хватит жадничать, мы за них по тысчонке возьмем. За одного этого… певца две отдаст… На заказ… Ха-ха-ха! На заказ завсегда дороже.

Они замолчали, докурили, и Николай ушел, гремя посудой. Чернобородый посидел еще немного, насвистывая веселый мотивчик, потом тоже удалился. В щели тянуло предвечерней прохладой…

Я сполз с лестницы. Сундуков лежал вверх лицом, закрыв глаза. По его лицу нельзя было понять, слышал ли он разговор. Мысль о побеге любой ценой окончательно созрела. Наше похищение — не шутка, не розыгрыш, не какое-то нелепое недоразумение, это страшная правда, часть какого-то большого преступного замысла.

План мой был довольно прост и не так уж трудно осуществим. Основывался он на том, что нам должны принести ужинать. Скорее всего это сделает Николай. Он откроет люк и протянет миску. Надо лишь с силой дернуть его за руку, сбросить с лестницы. Внизу на него с одеялом набрасывается Сундуков, закутывает голову, чтобы не было слышно криков, и оглушает кружкой. Тем временем я, схватив по дороге любой подвернувшийся под руку тяжелый предмет, врываюсь в рулевое отделение и расправляюсь с рулевым. Затем я направляю катер в берег, глушу мотор, отключаю все системы и ожидаю появления Чернобородого. Я подстерегаю его за дверью рубки, нападаю. Тут ко мне на помощь должен подоспеть Сундуков. Впрочем, если он не успеет, я управлюсь и один, ведь Чернобородый ничего не знает, и для него удар по башке будет полнейшей неожиданностью. Затем мы бежим в ближайший поселок, заявляем в милицию, и вся шайка попалась. Может быть, нам дадут по медали или еще что, в зависимости от того, что эта шайка успела натворить. Впрочем, вторая часть плана была пока не очень определенной, она будет зависеть от того, где в момент моего появления на палубе окажется Чернобородый. Может быть, сначала придется напасть на него, а уж потом расправиться с рулевым. Так или иначе, но победа должна оказаться на нашей стороне. Правда, нас двое против троих, но на нашей стороне неожиданность. Осталось посвятить в план Романа. Сделать это надо было сейчас же, потому что ужин будет готов скоро, уха долго не варится.

Я сел на кровать к Сундукову и начал рассказывать ему о плане. Но он, кажется, совсем не слушал меня, даже не открыл глаз.

— Нет, Жор, — сказал он, — наша песенка спета. Будь что будет…

Я принялся его горячо убеждать. Всего каких-то пятнадцать минут борьбы, и мы на свободе! Разве можно так раскисать? Студент, изучал диалектику и все такое! Надо держать себя в руках. Однако мои слова не дали нужного результата. Роман слушал вяло.

— Чепуха, — сказал он, когда я израсходовал все аргументы и замолчал. — Даже если бы его удалось втащить сюда, я не смогу… Я не смогу убить человека…

— Убивать и не надо. Они нам нужны живыми.

— Нет, нет, я не могу… Сейчас еще есть какой-то шанс, а тогда… они нас просто уничтожат…

— Ну и жди, когда из тебя сделают колбасу! Я пойду один!

Мне не надо было упоминать про колбасу. Роман вскочил. Даже в темноте было видно, что зрачки его расширены от ужаса.

— Нет! — закричал он. — Нет!

— Нет, так давай действовать!

— Давай! Я согласен! Говори, что делать! Я их всех! Я их…

Роман упал на кровать. С ним сделалась истерика. Я первый раз видел истерику у мужчины. Это совсем другое дело, чем у женщины. У женщин истерика выглядит совсем не страшно, вроде бы не по-настоящему. У нас в школе с одной отличницей, которой поставили двойку, сделалась истерика. Так это было, я бы сказал, даже красиво. Во всяком случае, после того в отличницу влюбились сразу два пацана. У Сундукова же истерика проходила безобразно. Он катался по постели, бил кулаками подушку и выл почему-то басом, хотя голос у него был тонкий. Все мои просьбы прекратить истерику на него не действовали, даже угрозы применить силу. Я уже хотел было по примеру наших тюремщиков окатить его водой, как вдруг крышка люка поднялась. Истерика у Сундукова сразу прекратилась. Он вскочил с кровати и уставился вверх. В люке появилось лицо Николая.