Евгений Дубровин - Грустный день смеха [Повести и рассказы]

И Тихон Егорович, забрав свои специи, отправился на переговоры к сумасшедшим или людоедам, кем там они со временем окажутся. Через открытый люк нам было слышно, как он выразил Чернобородому решительный протест по поводу качества подаваемой нам пищи.

— Ну, разве так готовят, ребята, — доносился до нас его укоризненный голос. — Картошку надо солить в самый последний момент, слить и держать на пару минут пять, чтобы подсохла. А вы? Толкотня какая-то.

— Сожрешь, — грубо отвечал Чернобородый.

— Ну, допустим, я сожру, — охотно соглашался Завьялов. — Но неужели вам самим не противно? А уха… Это, простите за выражение, суп из рыбы, а не уха. Хотите, я вам приготовлю уху? Или лучше на ужин заделаю вам гуся, жаренного на вертеле? Он похож на румяное наливное яблоко. Жир так ручейком и бежит. А потом, если его набить кашей…

— Где его возьмешь? — проворчал Чернобородый.

— Стянуть.

— Что мы, воры, что ли?

— Это верно…

— Они не воры! Они не воры! — вдруг вскочил с кровати Роман, который не спал и тоже слышал разговор. — Ты понял, они не воры!

— Микрофон, — напомнил я.

— А мне чихать на микрофон! Я им и так скажу! Где этот микрофон? Включайте, сволочи! Слушайте! Вандалы проклятые! Подавитесь моими костями! Нате! Жрите!

— Побереги нервы. Они нам еще пригодятся.

Роман упал на кровать и отвернулся к стене. С палубы опять донеслись голоса:

— Поймать-то мы поймаем… Только учти, если хорошо не приготовишь — не обижайся. Или, может, ты драпануть задумал?

— Ну, что вы! Кругом же ток!

— То-то же…

Завьялов не появлялся у нас в кубрике до самой темноты. С наступлением темноты люк закрыли… Последние строки пишу наугад… Завтра…

31 июля.

Часов десять утра. Тихона Егоровича опять нет. Он помогает приготовлять завтрак. Судя по разговору, доносящемуся сверху, можно сказать, не помогает, а руководит. Вчера он заделал этим душегубам такого гуся, что мы чуть с ума не сошли от запаха. Этот запах агитировал за ресторан «Натуральный» больше, чем все речи Тихона Егоровича. Душегубы были очень довольны. Они устроили «под гуся» выпивку, орали песни и плясали «матаню». Они так напились, что чуть было не приняли Завьялова за своего и не уложили спать с собой, но потом Чернобородый, который, судя по крикливым упрекам, пил меньше всех, довольно грубо спихнул Тихона Егоровича в люк и захлопнул крышку.

— Спокойной ночи, мышки, — пошутил он и захохотал мерзким голосом.

— Отольются кошке мышкины слезки, — ответил я ему пословицей.

Чернобородый долго вглядывался в темноту, тяжело дыша и покачиваясь.

— Это ты… бард?

Я промолчал.

— Ты… Узнаю… Наш первенец… Помню… флаг английской королевы…

— Я не говорил — английской. Я говорил — ее королевского величества.

— Шустрый… Ничего… я о тебе особо позабочусь… Ты нюхнешь, что это такое… Запоешь не так… И бороду свою сбреешь… Меня знаешь как зовут? Василис Прекрасный. Это потому, что я с лягушками дело вожу. Ты водился когда-нибудь с лягушками?

— Не имел чести быть представленным.

— Я тебя представлю.

— Благодарю за оказанное доверие.

— Шустряк… Ладно… — Василис Прекрасный с грохотом закрыл люк. Лязгнула задвижка.

— Зачем ты его доводишь? — спросил Тихон Егорович.

— Я еще не начинал доводить.

— Острит… из него очень острая колбаса получится. Киевская, — подал голос Роман.

— Не надо впадать в панику. Надо устраивать свой быт, — сказал Тихон Егорович, и я вдруг почувствовал, что возле моего носа пронзительно запахло жареной гусятиной.

Я на ощупь разломил кусок и протянул лежащему рядом Роману.

— Объедками не питаюсь, — сказал Роман не очень уверенным голосом.

— На…

Я ткнул наугад и, очевидно, попал туда, куда надо. Челюсти Сундукова с хрустом сомкнулись на гусятине.

— Мусолили небось, мусолили, а теперь нам, — проворчал он с набитым ртом.

Мы доели гусятину. Ничего вкуснее я еще никогда не ел. Жаль, если Тихону Егоровичу не удастся воплотить идею о ресторане «Натуральный» в жизнь.

Вчера вечером Тихон Егорович рассказал мне шепотом на ухо, что наши тюремщики должны поймать еще одного, тогда «план» будет выполнен, и мы полным ходом пойдем «домой». Завьялов из подслушанных разговоров пиратов понял, что наше путешествие займет еще три-четыре дня. Три-четыре дня — и развязка…

Я уступил шеф-повару свое место, а сам лег на полу. Роман, гад, сделал вид, что спит, чтобы не уступать, хотя уступить надо было ему, если учитывать «стаж» тюремного заключения. Ну, черт с ним.

На этом заканчиваю запись за вчерашний день. Утром пока ничего не случилось. Прячу дневник и попробую выпроситься на палубу. Сегодня такой сияющий день, а тут сиди в этой дыре. Тихон Егорович хорошо устроился. Бегает по палубе, покрикивает на пиратов. Бывалый мужик.

На палубу меня не пустили. Просидел весь день в норе. Ничего особенного не случилось. Завьялов наверху. Роман все лежит, отвернувшись к стене, и царапает ее ногтем. Интересно, когда будут брать четвертого? Ночью? Что это окажется за человек? Купается сейчас, бедняга, смеется, пьет вино, жжет костер, и ему даже в голову не приходит, что через несколько часов он окажется брошенным в вонючую дыру и его потащат неизвестно куда. Пусть простят мне читатели дневника, если таковые окажутся, мой мрачный юмор. Единственный способ отвлечься от всякой чепухи, вроде людоедства, которая так и лезет в голову. Еще раз благодарю судьбу за то, что она послала мне карандаш и бумагу.

Даже не хочется думать, что теперь творится с матерью. Наверно, увезли в больницу с сердцем. Весь двор каждый день ходит искать мое тело, меня ведь наверняка считают утонувшим — нашли, наверно, одежду… Где вы, Баркас и Гнедой?.. Мы бы в два счета расправились с этими бандюгами.

1 августа.

Ну, был денек… Люк закрыт, но из щелей просачивается свет, хоть день пасмурный. Можно писать.

Я проснулся оттого, что кто-то грузно спускался по лестнице. Человек ставил ноги тяжело, бормоча ругательства и чиркая зажигалкой. Дрожащий свет освещал лишь половину туловища: ноги в светлых сандалетах, пестрых носках и узких брюках с немодными теперь отворотами.

Люк за человеком захлопнулся.

— Только недолго! — крикнул человек. — В двенадцать у меня совещание!

В руках нового гостя была папка с молнией.

— С прибытием, — сказал Роман. — Мы вас долго ждали. Где вы долго так ходите?

Человек промолчал. Он опять чиркнул зажигалкой и осветил нас поочередно. Наши с Романом физиономии, видно, не внушили ему доверия, потому что он сразу обратился к Тихону Егоровичу.

— Вы главный?

— Да как сказать…

— Мымрик.

— Мымрик?

— Да.

— Что вы хотите этим сказать?