Николай Бораненков - Вербы пробуждаются зимой [Роман]

— Тогда ждем вас. Всего доброго, Алексей Петрович.

Курочка проснулся в холодном поту и никак не мог вспомнить, где он, что с ним, утро теперь или вечер, надо ему собираться на службу или он совсем недавно со службы пришел. И только соседский петух, имевший, шельмец, привычку залетать по утрам в чужой сад и клевать на противнях сушености, вывел генерала своим криком из непонятного состояния. Курочка сразу вспомнил, что уже утро и, благодарение судьбе, находится он не где-нибудь, а у себя на даче. В другой раз, не медля, поднялся бы с постели и огрел мерзопакостного петуха суковиной, специально припасенной для этих целей. Что-что, а сушености Курочка оберегал пуще глаза. И когда, случалось, на дачу залетал петух или пробиралась в подворотню свинья, он кидался на них с ожесточением суворовского гренадера, штурмующего Фокшаны. Но сегодня ему было решительно не до сушеностей. Навались на них все дачные петухи, все свиньи, он и тогда бы, пожалуй, не вышел. Пес с ними. Главное теперь не в этом. Главное — выкарабкаться из беды. А беда нагрянула нежданно-негаданно.

Еще вчера до полудня канцелярская жизнь текла тихо, размеренно, как и год и десять назад. В кабинет изредка входили с бумагами на подпись подчиненные офицеры, за дверью, в приемной, позванивали телефоны, и секретарша Лизочка мягким голоском отвечала: «Он занят. Позвоните попозже». На подоконнике мирно ворковали голуби. Яркое солнце и «сводка» о настроении начальства обещали спокойный день. И вдруг грянула буря. В кабинет позвонил начальник канцелярии и голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал: «Вас срочно вызывает министр».

Министр редко когда вызывал начальников отделов. Все вопросы решал в большинстве с начальниками управлений, и это еще пуще повергло в смятение Курочку. Не помня зачем, он схватил пустую папку для докладов и семенящей рысцой поспешил по длинному коридору в кабинет министра. В приемной он хотел было спросить, зачем, по какому вопросу его вызвал министр, но поджидавшие его порученцы и слова сказать не дали.

— Скорее! Скорее! Где вы так долго?

Они распахнули дверь и почти втолкнули перепуганного, растерянного Курочку в ярко озаренный солнцем кабинет. Министр ходил по ковровой дорожке, заложив руки за спину и похрустывая пальцами. Ботинки на нем жестко скрипели.

Заслышав шаги вошедшего, он резко обернулся и, пронзя не терпящими лжи и лукавства глазами, спросил:

— Где письмо Коростелева?

Курочка еще пуще вытянулся, словно собрался вытянуть себя из самого себя.

— В делах. У нас, товарищ министр.

— В делах я понимаю — в деле, в работе. Но оно же в архиве.

— Так точно, в архиве-с…

— Вы знали, что письмо адресовано лично мне?

— Знал-с…

— Вы обратили внимание, что там подняты жизненно важные для судеб армии вопросы?

— Так точно!

— Так на каком же вы основании взяли на себя смелость решать вопросы за министра, походя отвергать ценные предложения? Или вы считаете, мы здесь не в состоянии разобраться, что хорошо для войск, а что плохо?

Склонив голову, как перед казнью, Курочка подавленно молчал. Холодный пот прошибал его. Колени, как ни старался удержать, зябко дрожали. Многое из того, что говорил министр, он, как оглохший, плохо понимал. Он думал лишь о том, что теперь будет с ним. Хорошо, если бы все кончилось взысканием, а то еще уволят без пенсии (фронтовой-то выслуги нет, все годы в канцелярии просидел). Снимет сейчас телефонную трубку и скажет начальнику управления кадров: «В приказ его. За невозможностью использовать на штабной работе». Так и закончится, Курочка, бесславно служба твоя. А за что? За никчемную выдумку фантазера. Он, Коростелев, видите ли, решил революцию в военное дело внести. А какую революцию, если разобраться? У нас одна есть революция — Октябрьская, а других не дано. Не пыжься. Не прорастут твои «зерна», Коростелев, не найдут себе почву. Засохнут.

Министр тем временем отошел к окну, постоял с минуту молча и, вернувшись к Курочке, все тем же убийственно спокойным голосом сказал:

— Я бы жестоко наказал вас, генерал. Вы этого заслужили. Но взысканием тут не помочь. Не один вы со своими отсталыми взглядами на развитие войск. Не один. Лечить вас надо. И учить. Ступайте.

Курочка не помнил, как дошел до кабинета, что делал до конца рабочего дня, как и на чем приехал на дачу. В голове у него беспрестанно вертелись слова министра: «Лечить вас надо и учить». И хотя смысл их был, казалось, понятным, он снова и снова вдумывался в них, гадал: а не кроется ли за ними какого подвоха, чего-то, таящего опасность, отвлеченно сказал министр или определенно, на учебу он намерен послать или на медкомиссию?

Курочка так разволновался, что заболела голова, и он проворочался до рассвета. Лишь выпив порошок снотворного и стакан настоя сухого шиповника, он наконец уснул. Теперь же, очнувшись, он был вовсе не рад, что прервалось это безмятежное состояние.

«И дернула же меня нелегкая сунуть это письмо в архив, — ругал Курочка себя. — Лучше бы оно лежало без ответа и привета, покрывалось пылью, как многие другие. А все Нарциссин кавалер насоветовал. Сунь да сунь в архив. Вот и сунул на свою голову. Министр и вправду не накажет. А приедет Коростелев? Возьмет да взбунтуется, жалобу напишет. Упредить бы… смягчить удар. Но как? Пойти в гостиницу, где он остановился? Неудобно. Написать записку, извиниться? А что, если подождать его в коридоре на подступах к министру да замолвить, как бы между прочим, несколько словец? Ну, конечно, это же блестящая идея. Что ж ты лежишь, старый хрыч? Ведь уже девятый час. А в десять Коростелев должен быть у министра».

Курочка вскочил с постели, торопливо оделся, наказал соседу-сторожу убрать с противней арбузные семечки, а взамен их высыпать на просушку позавчерашние лисички и помчался на электричку.

Коростелева он чуть не прозевал из-за оплошности таксиста, который проскочил не в тот переулок и, пока обвез вокруг, потерял добрых восемь минут. Едва забежал в кабинет и, повесив фуражку, вышел на площадку, как поднялся лифт и из него вышел одетый в белый летний китель с легкой папкой в руке генерал Коростелев.

— Здравия желаю! — бросился наперерез Курочка. — С приездом, Алексей Петрович.

Коростелев буркнул что-то невнятное и, нахмурившись, зашагал по коридору. Курочка поспешил следом за ним.

— Как здоровье, Алексей Петрович? Где остановились? В гостинице ЦДСА? Машинку вам закрепили?

Коростелев промолчал и, как показалось Курочке, зашагал еще быстрее. Длинный коридор предательски сокращался, и Курочка, торопясь высказать обдуманное в электричке, чуть-чуть сдерживая Коростелева, зашагал на полшага вперед.

— Вы извините, Алексей Петрович. Занятость. Текучка подвела. Подчиненный написал, а я, не глянув, подмахнул. Понадеялся. Поверил. Думал, и вправду какой пустяк. А глянул… В глазах помутилось. Такие предложения! Такие раздумья! А-я-я-яй! Да это же целый переворот! Революция! Новый базис…