Николай Бораненков - Вербы пробуждаются зимой [Роман]

Однажды Витька заметил, что немой Денисий тайком вытащил из его сумки газеты и спрятал в сундук. Мальчишка пожаловался Варваре, но та успокоила:

— А ничего, сынок. Ничего страшного. Завтра раздашь. Все одно лутошинцы их не читают. Скуривают только.

Так и стал Витька-почтальон невольным поставщиком «небесных» новостей для «говорящего с богом» Денисия.

Из уст этого же Витьки узнал Денисий о происшествии в плахинском саду. И когда за советом к Варваре пришла Лена, он мимикой и жестами объяснил, что обо всем уже знает и нынче же обратится к богу за помощью. Ей же он велел молиться всевышнему и почаще заходить.

Варвара почему-то злилась.

Однажды в гостинице Сергею вручили письмо. В первую минуту он подумал, что оно от Аси. Но сразу узнал почерк Нади. Однако еще теплилась надежда, что в него вложены листки от Аси, и Сергей нетерпеливо разорвал конверт. Нет. В нем только один листок с мелким кружевным почерком Нади.

«Здравствуйте, Сережа! — начиналось ее письмо. — Передаю Вам скромный привет от себя и огромный от Аси. Извините, что долго не отвечала на Ваше письмо. Вот, скажете, какая. Даже двух слов не могла написать. Зазнайка. Но это, Сережа, вовсе не так. Просто в эти дни меня не было дома. Я лодырничала в доме отдыха под Москвой. А как приехала и прочла письмо, сразу отвечаю. Вы спрашивали: „Как там Ася? Каково у нее настроение?“ Что я могу Вам сказать? Зря Вы с ней поссорились. Ася девчонка хорошая, и мне кажется, она любит Вас. Нагрубила же она Вам, может, нарочно, чтоб Вы крепче ее любили…»

Сергей горько усмехнулся, покачал головой. «„Нарочно, чтоб крепче ее любили“. Нет, Надюша, это было не нарочно. Сердце не обманешь. Она говорила вполне серьезно». А Надя как назло продолжала развивать эту мысль.

«И то, что с Дворнягиным однажды прошлась, — вовсе ничего не значит. Он не нравится ей. А вот о Вас она часто вспоминает. Особенно Волгу. Помните?»

«Неужели обо всем рассказала Наде? Похвасталась? Проговорилась?» — с тревогой подумал Сергей. Нет, он не хотел бы этого. И неужели она такая глупая, чтоб обо всем говорить? Не может быть. Девушки в таких случаях бывают скрытные. Даже лучшим подругам не признаются. Но почему все же про Волгу намекнула Надя и дважды подчеркнула слова «особенно Волгу»? Возможно, дальше объяснит. Нет. Совсем другой разговор: «В доме отдыха было что-то скучно. Мало молодежи. Больше пенсионеров. Но я каталась на лодке, ходила в лес и чуточку вспоминала Вас. Надя».

Сергей мысленно перекинулся в березовое Подмосковье, живо нарисовал в своем воображении девушку в зеленом спортивном костюме, красной шапочке с белым помпоном, и ему вдруг стало жаль, что Надя вспоминала о нем только «чуточку». Почему?

В середине бабьего лета Плахина судили. На суд было приглашено из окрестных сел и деревень более ста человек. Финансовым властям хотелось, чтоб на суде было как можно больше людей, чтоб молва о деле Плахина разнеслась по всему району и недоимщики, устрашась, безропотно платили налоги. Однако в здание городского клуба, где назначался суд, собралось всего человек тридцать. В погожие дни все торопились убрать картошку, снять свеклу, выхватить с лугов до осенних разливов последние копны сена.

Из Лутош приехали четверо: Плахин с женой, председатель колхоза Вера Васильевна и приглашенный в качестве свидетеля дед Архип. Вначале они сидели все вместе в последнем ряду, но, когда начали выкликать приглашенных по делу, Плахин ушел на скамью подсудимых, а поближе к нему перебралась и Лена.

Суд начался с формальностей, предусмотренных процессуальным кодексом. У обвиняемого и потерпевшего спросили, нет ли у них отвода составу суда, свидетелям, не имеется ли каких особых заявлений или оправдательных документов. И на все эти вопросы Плахин отвечал одним словом: «Нет!»

— Может, вы желаете иметь защиту? — спросил судья, подавшись всем тощим и длинным телом вперед, готовый чуть ли не перевалиться через стол.

— Нет! — снова ответил Плахин. — Я сам сумею себя защитить.

Судья, пожав плечами, сел, о чем-то посовещался с заседателями, те ответили утвердительно, и он начал оглашать обвинительное заключение.

— Гражданин Плахин Иван Фролович в нарушение существующего закона, грубо попирая его, завел на приусадебном участке пасеку из четырех колод. Наличие указанной пасеки стало известно финансовым органам, и они, руководствуясь шкалой о налогоначислении…

Плахин не слушал обвинительного заключения. Оно много раз зачитывалось ему во время следствия. Сейчас он изучающе смотрел на судью, заседателей и гадал: кто же из них поддержит его, кто будет справедлив?

Судья внимателен, вежлив, чувствуется, опытен и не лишен ума. Седые виски и жиденькая курчавая бородка придают ему иконное благородство. Но он чем-то смахивает на картинного меньшевика и уж как-то лебезит перед прокурором.

Справа от него — девица лет тридцати. Когда-то, видно, была круглолица, красива. Парней, пожалуй, привлекали ее пышные волосы, большие синие глаза, пухловатый рот. Сейчас же она поддерживала былую красоту с помощью цветных карандашей, пудры и перекиси водорода. Причем применялось все это в больших дозах. Пудра на щеках лежала толстым слоем. Ресницы от краски слиплись. Даже здесь, за столом суда, она продолжала манипуляции над собой. То поправляла брови, то подпиливала рашпилем ногти, и, конечно, рассчитывать на ее поддержку не стоило. Она была ленива, сонлива и занята собой.

Рядом с ней смиренно сидели две пожилые колхозницы в серых простеньких костюмах. Это были те женщины, которые с бесшабашной удалью трудятся на колхозных полях, ходят там полными хозяевами, бывает, и пустятся в ругань из-за курицы или пустого ведра, но, попав вот так за стол президиума или избранные в какой-то орган, страшно стесняются своего нового положения и долго, пока не привыкнут, не осмотрятся, держатся робко, не смея проронить и слова.

Вызывали уважение и внушали какую-то надежду парень в солдатской гимнастерке без погон и угрюмый, с натруженными руками рабочий в брезентовой куртке, видимо, только что с завода. Они сидели особняком, слева от судьи, и держались как-то просто и независимо. Рабочий по-хозяйски поправил красную скатерть, чернильницу, стопку чистой бумаги, затем взял у судьи дело, полистал его и, вернув обратно как совсем ненужную для него вещь, скрестив руки на столе, о чем-то задумался. В окаймленных красными веками глазах его отражались усталость, тревога и какая-то глубокая внутренняя боль.

Парень в гимнастерке был повеселее и, как показалось Плахину, далее подмигнул ему. Прокурора он слушал рассеянно. Все больше смотрел в правый угол зала, где, наверно, сидела красивая девушка или кто-то из его знакомых.